Я думаю, тихо отвечает Мэри, она просто хочет, чтобы на этом все закончилось. Она сказала, что выходит замуж за человека простого звания, чтобы покинуть двор и увезти нас отсюда подальше. Туда, где мы будем в безопасности.
В безопасности? выплевываю я.
И потом, Киска она его любит.
Такого не может быть, твердо отвечаю я. Ее мать была сестрой короля Генриха и королевой Франции! Такие высокородные дамы, как maman, не влюбляются в собственных слуг! Хотя кому же, как не мне, знать, что любовь приходит, когда не ждешь, соединяет самые неподходящие на вид пары и не желает прислушиваться к голосу разума?
Но невозможно думать о том, что maman покинет двор, поселится где-то в глуши, будет жить словно простолюдинка и из герцогини Саффолкской превратится в мистрис Стокс! Эта мысль грызет меня, будто червь под кожей. Знаю, надо за нее порадоваться, но вместо этого говорю:
А ты покинешь двор вместе с ней?
Не знаю, Киска. Может быть, королева меня и не отпустит; ведь я у нее вроде ручной обезьянки, добавляет она с необычной для себя горечью.
О, Мышка! Прилив нежности к сестре заставляет забыть, что только что я негодовала и завидовала ее близости к maman. Это же она, наша маленькая Мышка! Знаешь что? Давай я потихоньку выведу тебя отсюда и отведу в спальню. Никто не заметит!
Смотри, говорит она, приподняв подол моего платья, у тебя кровь на ноге! Должно быть, туфлей натерло. Когда уйдем, я перевяжу тебе ногу.
Все мои благие намерения летят в тартарары, когда, подняв глаза, я вдруг вижу перед собой Гарри Герберта. Теплый, пахнущий миндалем, с улыбкой победителя он обнимает меня за талию и шепчет:
Пойдем со мной в сад, пока никто не смотрит!
Я знаю, что должна отказаться. Мне нужно проводить сестру в спальню, нам с ней есть о чем поговорить но Гарри смотрит на меня своими зелеными, как весенняя листва, глазами и я ничего не могу с собой поделать. Это сильнее меня.
Сейчас вернусь! говорю я Мэри и позволяю увлечь себя прочь, забыв о натертой ноге, забыв обо всем.
В саду тепло, в небе висит полная луна и освещает нас мягким серебристым светом.
Держи, говорит Гарри и передает мне флягу. Я подношу к губам, глотаю и жидкость обжигает мне горло. Я закашливаюсь, потом смеюсь, и он со мной вместе.
Гарри Герберт! говорю я. Гарри Герберт, это правда ты?
Это правда я, милая моя Китти Грей!
Я срываю с него шляпу, зарываюсь пальцами ему в волосы.
Мы стоим посреди маленького садика, на густом травяном ковре. Тисовая изгородь скрывает нас от посторонних глаз. Миг и мы падаем на траву, и он уже возится с моей шнуровкой, а я прижимаюсь губами к его шее, чувствуя солоноватый вкус пота.
Мы все еще муж и жена! шепчет он, просунув руку мне за корсаж.
Значит, это не грех, смеюсь я. А жаль!
Ах ты, шалунья Китти! Отец меня отходит кнутом, если нас застукает!
Я приспускаю с плеч верхнее платье, сбрасываю чепец. Падаю на спину, раскинув руки, рассыпав волосы по влажной траве. Гарри надо мной, залитый лунным светом; с лица не сходит улыбка.
Как же я скучал по тебе, Китти! Как я тебя хочу! шепчет он, лаская мне кожу жарким дыханием. Потом приникает к моим губам и я наконец чувствую, что снова живу.
Мэри
Уже целую вечность я жду Кэтрин. Похоже, она не вернется. Меня гложет тревога; как бы этот Гарри Герберт не навлек на нее беду. Отец его, Пемброк, уже ищет его среди танцующих. Один раз мне показалось, что в толпе ближе к дверям мелькнуло бледное золото волос Кэтрин, но я ошиблась; у той девушки нет ни пухлых губ, ни сияющих глаз моей сестры. Просто кто-то на нее похожий. Мое одиночество обращает на себя внимание; я чувствую на себе липкие любопытные взгляды. На Кэтрин глазеют из-за ее красоты, на меня из-за уродства. Платье тесно, корсаж врезается в бока; я думаю о том, чтобы потихоньку уйти одной, однако понимаю, что не смогу без чужой помощи развязать шнуровку на спине, а Пегги, должно быть, уже спит сном младенца. Maman занята прислуживает королеве. Хочу даже разыскать мистрис Пойнтц, но представляю себе, как она на меня посмотрит и что скажет и от этой мысли отказываюсь.
Я решаю подождать еще, а пока наблюдаю за тем, как королева пожирает глазами молодого мужа. Тянется к нему, как цветок к солнцу он же не может скрыть разочарования. Интересно, чего он ожидал? Может, королева прислала ему портрет, где она красавица вроде тех моих портретов, что заказывала maman, на которых у меня нет никакого горба? Чем дольше я смотрю на новобрачных, тем сильнее меня грызет ненависть к ним обоим. Ведь из-за этого брака, уже очевидно неудачного, моя сестра лишилась жизни.
Никогда не забуду день, когда я узнала, что стоит за этим обручением. Был конец зимы; только что подавлен мятеж реформатов. Придворные дамы, и я вместе с ними, не спали всю ночь сгрудились толпой в женских покоях в Сент-Джеймсском дворце и, оцепенев от ужаса, ждали мятежников. Где-то там, среди восставших, был отец, но тогда я этого еще не знала. Слышала, как maman шепчет Левине: если мятежники ворвутся во дворец, будет «кровавая баня». Тогда я не догадывалась, что это значит теперь-то мне известно гораздо больше. Еще maman сказала, что всем нам надо тайно молиться за успех мятежа: ведь, если королеву сбросят с трона, Джейн выйдет из Тауэра. Только, упаси боже, никому об этом ни слова! Случилось в тот день немало, и многое до сих пор остается мне неясным. Мне никто ничего не объясняет думают, я слишком мала. Но я знаю и понимаю больше, чем людям кажется.
После той ночи я и узнала ужасную правду. Вот как это случилось. Королева отдыхала у себя в покоях; я сидела, как она любит, у нее на коленях, и растирала ее тощую, словно птичья лапа, руку. Королеву вечно осаждают боли и недомогания.
Сильнее, Мэри!
И Незабудка у себя в клетке захлопала крыльями и сипло повторила:
Сильнее, Мэри! Сильнее, Мэри!
Я стала растирать сильнее, хоть и опасалась, как бы запястье королевы кость, обтянутая кожей, не хрустнуло у меня под пальцами. Она напевала себе под нос какую-то мелодию, повторяя вновь и вновь одну и ту же строку, и не сводила глаз с миниатюры, изображающей ее будущего мужа. Смотрела и вздыхала так, словно очень счастлива или уж очень несчастна. Или то и другое вместе. Должно быть, это и есть любовь. Судя по Кэтрин, в любви нет никакой логики.
А теперь легче, Мэри! Легко, как перышко! приказала она.
Я стала поглаживать ее руку легко, кончиками пальцев, едва касаясь сухой кожи и жестких темных волосков на ней. У королевы много волос на теле; ноги у нее словно шерстью покрыты. Когда я спросила Кэтрин, у всех ли женщин так, она ответила: нет, у нормальных женщин совсем иначе и в доказательство продемонстрировала собственную ногу, стройную и гладкую, как масло.
Это потому, что она наполовину испанка, сказала сестра. А испанцы, говорят, все волосатые, как медведи.
Вдруг послышался какой-то звук едва заметный, словно скрип половицы. Королева прекратила петь, прислушалась. Звук повторился. Легкий стук камешка, брошенного в окно.
Привяжи рукав[11], Мэри, приказала королева, протягивая мне руку.
Незабудка заколотила клювом по решетке и хрипло повторила:
Привяжи рукав! Привяжи рукав!
Я начала возиться с завязками: чувствовала нетерпение королевы, и от этого сделалась неуклюжей. Она столкнула меня с коленей.
Платье! Чепец!
Я принесла ей верхнее платье и помогла облачиться, радуясь тому, что жесткая золотая парча не дает заметить мою неуклюжесть. Королева взяла свечу, подошла к окну, замерла на мгновение, вглядываясь во тьму, а потом вернулась в кресло. Велела подать ей Библию и четки, мне указала на подушку у своих ног. Выпрямилась, гордо подняв подбородок, и застыла, словно играет королеву на маскараде, а я замерла с ней рядом на полу, как собачонка.