Задержавшись в этом посёлке и дав немцам возможность перегруппироваться, ночью побежали в панике обратно, потеряв батальон солдат от проутюживших его двух танков. Все наши старания сдержать солдат на опушке леса не увенчались успехом. Двинулись дальше, вглубь нашей обороны, пытаясь отыскать место исходного положения. Просека. Слева по дороге две лошади катят пушку, за которой идёт группа людей. «Кто???»
Взяв ручной пулемёт, лёг в кювет, положив рядом два снаряжённых диска. Наши! Витька Сазонов выводит «сорокопятку» с раненым командиром роты.
Неожиданно из леса стадом побежали наши. Раздалась беспорядочная стрельба. Следом за ними развёрнутой цепью вышли немцы, расстреливая в панике бегущих солдат. Страх впервые охватил меня. Страх окружения. Рядом упал Витька с двумя автоматами.
Ты давай по левому флангу лупи, срывающимся голосом прокричал он, а я по правому!
Я стрелял не очень-то и целясь, так как немцы подошли уже вплотную. Но наш огонь заставил их сначала залечь, а потом отползти опять в лес. За это время все наши бойцы скрылись в лесу.
Вот это мы их умыли, нервно сказал я.
А ты ничего! Витька весело смотрел на меня. Не бздун. Бой-то первый?
Ага, почему-то так же весело ответил я.
Ну, тогда с крещением, братишка! он обнял меня.
Забежали в лес, нашли обалдевших от боя и беготни солдат. Кое-как организовали их и пошли по лесу, растянувшись в одну линию и соблюдая тишину, стараясь не потерять ориентацию. Впереди поляна. Предательская луна льёт на неё свой неживой свет, серебря снег, заставляя его искриться голубизной.
Пошли вперёд. Окрик в полголоса: «Кто?» Свои!!!
Вышли четвёртой ротой с двумя взводами второй роты. Окопались. Чего-то ждём.
Нагрянуло начальство. Выяснили, кто, куда и откуда бежал. Всё записали. Удивлённо пожали нам с Витькой руки, пообещав представить к наградам.
Перегруппировка трёх батальонов в два. Я остался вне штата. Прикомандировали к штабу полка.
Получив шесть самоходных установок и подтянув поддерживающий нас артдивизион, утром пошли вперёд. Мало патронов.
Снова та деревня, из которой бежали, оставив там пять человек тяжелораненых. Зашёл в дом все изуродованы.
Город Мехталь. Меня командировали в цепь. Пошёл в атаку. Плохо помню, что ощущал Мехталь взяли. Вечером немец нас выбил. Остановил расчёт пушки «сорокопятки» и, приняв командование на себя, прикрывал отход наших солдат. Ранило в ногу. Перевязал и остался. В лесу нас нашёл командир батальона. Объявил благодарность за храбрость, с которой мы прикрывали отход частей. Предложил уйти в медсанбат. Отказался.
Тактика немцев этого периода ночные бои за каждую деревню, а в населённых пунктах за каждый дом. Днём отходят, оставляя в тылу ракетчиков и отдельные группы автоматчиков, сеющих ночью панику у нас и корректирующих артминогонь.
Силой остановили на опушке леса наше подразделение, удиравшее от немцев, расстреляв несколько паникёров на месте. Утром подошла пара «Катюш», дали залп, и мы пошли вновь вперёд. Стремясь накрыть группки спрятавшихся в лесу немцев, дали артналёт по опушке.
Не дойдя двухсот метров до окраины города, угодил под две мины, лопнувших по бокам. Одна немного сзади. Подбросило, ударив о землю и придавив телами двух убитых солдат. Опомнившись, встал обливаясь кровью, сгоряча бросился вперёд и сел, почувствовав, как отнялся весь зад и заметив кровь, бьющую фонтаном из ноги. Шесть дыр сразу! Это случилось 26-го января 1945 года.
Дмитрий Михайлович, просыпайтесь! Нам надо идти в рентген-кабинет.
Он открыл глаза и увидел склонившуюся над собой медсестру Соню.
Да-да! Я сейчас оденусь, спросонок пробормотал он.
Не надо никуда одеваться. Вы и так в пижаме заснули. Просто идите за мной.
Она помогла ему подняться, и они вышли из палаты.
Процедура «фотографирования» лёгких затянулась до обеда. Он принял лекарства, пообедал и опять лёг отдыхать. Его всё время душил надсадный кашель с выделением окровавленной мокроты. «Что-то ты совсем развалился, Дмитрий Михайлович», сказал он сам себе.
Что, фронтовые ранения дают о себе знать? послышалось с соседней койки. Тебе лет-то сколько?
Семьдесят пять, а что?
Да ничего! Молодой ты ещё умирать-то. Живи, душа-человек! Мне вон девятый десяток пошёл, а жить хочется, хоть и без ноги. Я вообще-то привык без неё. А они привязались: «Давай протез сделаем! Сейчас хорошие делают!» А зачем он мне нужен? Я и на культе нормально хожу. Вон она под кроватью лежит родимая, и он, наклонившись до пола, достал из-под кровати деревянную культю.
Культя это анахронизм, сказал Дмитрий Михайлович. Правильно твои говорят, что протез нужен. Ты фронтовик? Фронтовик! Ветеран войны? Ветеран! Так и выглядеть должен соответственно. Сейчас не послевоенные годы.
Это-то да! Только когда же я к нему привыкать буду? Я и так уже засиделся на этом свете.
Дмитрий Михайлович приподнялся на локте и повернулся в сторону соседа.
У меня на фронте был товарищ, грузин. Так он в таких случаях всегда говорил: «Живи, кому мешаешь?!»
Это-то правильно, только не хочется всё же быть обузой никому.
Так ты и не будь ею! Всё от нас зависит, если здоровье позволяет. А его вон в каких шикарных условиях нам подправляют!
Он откинулся на подушку и закрыл глаза. Вспомнился медсанбат.
Медсанбат. Сквозные операции потоком. Двухдневное лежание на полу какого-то особняка без стёкол, обогреваемого маленькой печкой, какую обычно устанавливают в теплушках.
Эвакуация в госпиталь 5473 в город Заверцы. Вечер спустился над землёй, когда два грузовика «Шевроле», гружёные ранеными, подошли к сортировке госпиталя. Голые ноги, отсутствие брюк итог раздевания в медсанбате Холодно.
Лежим три человека на дне открытого кузова, а выше нас на носилках, установленных на поперечные палки, ещё шестеро: по три в два ряда. Лежим, громко ругая администрацию, поочерёдно посасывая трубочку, бесперебойно набиваемую отвратительным эрзац-табаком.
Лежим минут двадцать. Холод, донимающий наполовину раздетое и обескровленное тело, заставляет развернуться, несмотря на боль в ногах.
Окликнув проходящего мимо солдата, попросил его занести меня в палатку, из которой доносился говор, а из трубы, выходящей наружу, шёл дым. Там печь, там тепло
Въехал в палатку сидя верхом на рослом санитаре.
Тю, Димка! Ты где такого «скакуна» отхватил? на меня, широко улыбаясь, смотрел сидящий у буржуйки Витька.
А сам-то ты откуда свалился? спросил я, мостясь рядом с ним. Я что-то не видел, чтоб тебя ранило.
А чего ты мог видеть? Это я видел, как тебя с солдатами минами накрыло. Думал, всё, отвоевался Димка. А ты, оказывается, живучий!
Так ещё и не воевал совсем, бодро ответил я, хотя чувствовал себя очень плохо. Если тут «родные» доктора не заморозят, то ещё повоюем. А тебя куда долбануло? спросил я у Виктора.
Да так, сквозная «царапина», он приподнял гимнастёрку и показал перевязанную грудь. Врачи говорят, что до свадьбы заживёт. А я уже женатый! он громко засмеялся. Находившиеся в палатке раненые тоже заулыбались.
Степаныч, обратился Виктор к сидящему у выхода из палатки седому бойцу, тебя сейчас увозят?
Дык, говорят, сейчас А там кто их, бога душу мать, знает! он сплюнул. А табе чавоть?
Так ты моему другу костыли оставь. Тебе они, вроде как, и не нужны больше.
Так-то оно так, да только я за них, вроде бы как отвечаю.
Дык, передразнивая пожилого бойца, сказал Виктор, теперь Димка за них отвечать будет.
Это оно так, протянул Степаныч, ему сподручней было бы.
И в чём же дело? не унимался Виктор. Мужики, а ну-ка передайте сюда вон те запасные ноги! и он указал на прислонённые к стенке палатки костыли.
Степаныч сложил их вместе и протянул сидевшему невдалеке солдату, тот передал их другому, и они оказались в руках Виктора.