Ваша потеря, фрекен?..
Она только настороженно кивнула.
Штефан усмехнулся и не стал вмешиваться. Хезер любила притворяться, пряча злой крысиный взгляд в тени густо подведенных ресниц.
Это птичка, герр чародей, наконец улыбнулась она. Только птичка. Спасибо вам.
Готфрид придержал канарейку за лапки и отдал Хезер, словно красный, бьющийся цветок. Перевел взгляд на Штефана и широко улыбнулся.
Герр Надоши! Знаете, почему морлисские моряки считаются лучшими на континенте, но при этом смертность на их кораблях такая же, как на других?
Нет.
Люди с ними со скуки дохнут, сообщил Готфрид, садясь на соседний мешок и срывая тряпку с большой глиняной бутыли, которую принес с собой.
При мысли о выпивке Штефана замутило еще сильнее.
Это мой шталмейстер, представил он Хезер. Шпехшталмейстер, Хезер Доу, раздраженно уточнил он. Как и в большинстве языков, по-морлисски «шталмейстером» звался и ведущий представления, и главный конюх.
Хезер неодобрительно хмыкнула и изобразила кривой реверанс. Потом бесцеремонно выдернула пробку из бутыли и принюхалась. Пахло черной смородиной и мокрой травой.
Это черное вино? Штефан, это черное вино! Если чиркнешь рядом спичкой корабль взорвется.
А вы курите в трюме? заинтересовался Готфрид. Знаете, что капитан, герр Рауль, обещал немедленно высадить того, кто будет курить в помещении?
Герр Рауль меня своим присутствием не почтил, процедил Штефан. Ему не хотелось пить с чародеем. Ему даже видеть чародея не хотелось, он Хезер-то с трудом терпел.
Готфрида, впрочем, это кажется не волновало. Он достал из кармана пальто складной стакан, придвинул две алюминиевые кружки, в которые трижды в день наливали пассажирам чай.
Меня зовут Готфрид Рэнди, я бортовой чародей, запоздало представился он Хезер, наливая густое темное вино, похожее на отработанное машинное масло.
И как же вы колдуете? игриво улыбнулась она, забирая кружку.
Специфически, в тон ей ответил Готфрид. Пока никто не жаловался.
Потому что некому становилось? скривился Штефан, все же взяв вино. Вместо ответа Готфрид сделал резкий выпад вперед и щелкнул пальцами перед его лицом.
Штефан не сразу понял, что дурнота отступила. Это было совсем не похоже на то, что делал герр Виндлишгрец. И на лучший морок Нора Гелофа он заставлял поверить, что человек не чувствует похмелья. Готфрид же просто забрал тошноту, растер между пальцами, и она осыпалась золотистыми искрами на его колени.
Обычное чародейское позерство.
А у вас петелька красивая, кокетливо прищурилась Хезер, дергая Готфрида за кончик шарфа. Это правда, что вы такие носите, потому что вашего Бога повесили, когда он жил на земле?
Правда, что у людей живое воображение. Казалось, Готфрид нисколько не обиделся. Он закинул ноги на соседний мешок и сделал большой глоток вина. Подумайте сами, какая глупость таскать на шее напоминание о том, что люди дурно обошлись с тем, кому молятся? К тому же все знают, что Его отравили.
Герр Рэнди обещал мне вчера проповедь и хорошее колдовство. Не провоцируй его, Хезер, сначала он будет до ночи полоскать нам про своего Бога, а потом ведь ему колдовать придется, предрек Штефан. Смотрел, как мутные блики желтой лампы растекаются в черном вине, которое он так и не попробовал, и все сильнее хотел, чтобы чародей ушел.
Давайте я не буду звать вас герром Надоши, а вы меня, ради всего святого, герром Рэнди, предложил Готфрид.
Штефан пожал плечами. Он умел нравиться людям и даже любил нравиться. После шести лет в приюте, с общими спальнями, униформой и политикой уравнивания, ему хотелось выделяться из толпы любыми способами.
Но нравиться Готфриду Рэнди почему-то не хотелось. Штефан не испытывал к нему неприязни, он даже не раздражал в конце концов того, что чародей избавил его от тошноты, и скорее всего помогал лечить, когда Штефана заволокли на корабль, и этого уже было достаточно, чтобы смириться с его существованием. Пожалуй, нравиться Готфриду казалось скучным.
А мне можно не звать вас герром Рэнди?
А еще с Готфридом кокетничала Хезер. Штефан совершенно не ревновал, этот этап они давно прошли. Скорее, склонялся к тому, чтобы предупредить Готфрида, что у него есть все шансы уподобится своему Богу.
Конечно, фрекен Доу Хезер. Правильно ли я понимаю, что вы получили воспитание в кайзерстатском пансионе?
В пансион меня не взяли. Я росла в птичьем приюте. Хорошее у вас вино, Готфрид, дорогое. Проповедники много зарабатывают?
Проповедники единственные люди, которые запивают дорогим вином сухие хлебные корки. Нам запрещено брать деньги за помощь людям, беру натурой. Вечно тащат бутылки, хоть бы кто догадался принести колбасу.
А бортовые чародеи тоже грызут корки? не удержался Штефан.
Нет. Видите ли, я считаю, что ничего хорошего в корках нет. Представьте, если бы я притащил вам вместо хорошего вина ведро с хлебными корками. Вы бы стали со мной разговаривать?
Эксцентричные дураки моя специальность, Штефан все-таки попробовал вино и прикрыл глаза. Оно растекалось на языке вязкой травяной горечью, а потом раскрывалось долгим, ягодно-медовым акцентом. Раньше он пробовал черное вино только разбавленным, и теперь понимал, какое это было кощунство.
А правда, что вы своего Бога рисуете? вмешалась Хезер, привычно стараясь сгладить грубость Штефана.
У нас есть Его изображения. У всех разные, каждый адепт должен заказать портрет у художника. Описать, каким видит Его.
Ваши художники хорошо устроились, Хезер улыбнулась и потерла кончик носа.
Отменно. Но мы считаем, что все эти рассказы о том, как Он жил среди людей упрощение. Первая ступенька для тех, кто не в состоянии понять истинной Его сущности.
И какова же Его сущность?
Вы хотите без первой ступеньки, Хезер? Знаете о Его темном, женском начале?
Да, у вас вроде есть злая богиня.
Нет, непонятно чему обрадовался Готфрид и снова наполнил кружки. Нет никакой Богини. И Бога, если уж на то пошло, нет. То есть в том понимании, в котором вы себе сейчас представляете. Ночь и Белый представляют собой два естественных начала, которые есть в любом человеке. Дуализм.
И почему у вас женское начало злое?
Оно не злое, это для второй ступеньки, где нужно разделять хорошее и плохое. Ночь в своей персонификации Мать. Да, Ночью называется еще и ледяное посмертие для тех, кто много грешил, но никто не говорит, что Мать, наказывающая ребенка, получает от этого удовольствие. Она плачет. Поэтому там всегда идет дождь.
Вы выбрали не тех слушателей для своих метафор, вмешался Штефан, заметив, как зло блеснули глаза Хезер. Мы выросли в приютах. Скажите-ка лучше, а что будет, если вы сейчас хорошенько окосеете, а на нас нападут?
Готфрид усмехнулся и поправил петлю на шее. Штефану жест не понравился чародей-фаталист, от которого зависит их безопасность, был одним из худших его ночных кошмаров.
Наколдую себе трезвость, патетически взмахнул рукой Готфрид. Скажите, Штефан, вы собираетесь остаться в Лигеплаце?
Нет, мы отправляемся в Гардарику, там ждет наша труппа то, что осталось от труппы.
Что случилось?
Штефану понравилось, что в его словах не было наигранного сочувствия, скорее наоборот живой, хищный интерес. Поэтому он не стал ничего скрывать. Рассказал о Пине и Вито. О давке у госпиталя и заборе. Неожиданно Штефан увлекся. Он шутил и смеялся над собой привычно, как научил Томас.
Над собственной смертью, прошедшей совсем рядом, оставившей на память синяки на ребрах и длинные царапины на груди, он смог посмеяться. Над дирижаблем над толпой нет. Томас, наверное, тоже не смог бы. Нарядить Хезер маленькой смертью, личной, поддающейся осмыслению это одно. Но когда смерть становилась общей, превращаясь в бойню, власть смеха заканчивалась.