Они идут мимо трибуны Мавзолея и отдают честь.
Глядят во все глаза на красный, кровавый гранит.
На трибуне товарищ Сталин и товарищи из ЦК ВКП (б).
Сталин улыбается. Рита различает отсюда, издали, с площади, цвет его боевых, бодрых усов. Он улыбается в усы и поднимает руку в приветствии, почти в салюте.
Сталин приветствует свой народ и ее, Риту Гусеву!
Пока колонна идет мимо Мавзолея Рита глядит на Вождя, повернув голову, не отрывая от него глаз, а в них синий, небесный восторг.
Сердце встрепенулось птицей. Какое у них будущее! А настоящее ведь тоже счастье! И плевать на бутерброды с творогом! Какая разница, что ты ешь! Вон в Елисеевском сколько роскошной еды завались! и шпикачки, и колбаски охотничьи, и севрюга, цветом краснее знамени красного, и виноград навален синими, зелеными гроздьями, и что? Они еду в Елисеевском не покупают. Мама Тамара в самый дешевый магазин ходит. И все больше крупы берет, чтобы каши варить. И что? Они с каши, что ли, хуже стали? Нет! Еще лучше!
Папа Ваня на Риту дивится: что за девчонка, вобла астраханская, каши ест-ест, и все никак не поправится! «Тамусик, на дачу бы ее вывезти! И тебя вместе с ней!»
Прошли Мавзолей. Исчез Сталин. За спиной уже голубые ели.
Гремит музыка. Марш ярче знамени! В ногу, в ногу, Рита, в такт!
Домой с парада явилась отец на ноги Ритины воззрился:
Это еще что такое?
Рита глянула: весь высохший мел слоями осыпался с тапок, и они пятнистые, будто пошитые из шкуры леопарда.
Рита на корточки села, разрисованные тапочки ладошками прикрыла.
Это парад!
Это не парад, а нищета, жестко вымолвил отец. Но вы потерпите. Меня на Станкозавод Орджоникидзе инженером берут! Вот заживем!
Папа Ваня, лицо-осколок, суровый рот, глаза синим огнем пылают. С такими лицами в бой на конях скакали, в гражданскую, шашками рубились; с такими лицами
«Я горе России», написано у Ивана Гусева на лице. И чаще, чем смеется, хмурится и злится он.
А когда добрый Риту на коленки острые сажает, припевки поет: «По кочкам, по кочкам, по маленьким дорожкам, в ямку бултых!» С годами чернеет лицо, щеки вваливаются, мешки повисают под глазами. Еще молодой, а уже старый. Зеркало, не отражай беду. Когда-то был красив и статен, на хищного молодого волка смахивал. Мама Тамара гордилась, когда рядом с мужем под ручку по Тверской вышагивала.
Теперь Тверская улица Горького, великого пролетарского писателя.
У Гусевых дома, в шкафу за стеклом полное собрание сочинений Горького, тома в черном переплете. Рита всего Горького перечитала. Не понимала, но жадно глотала: засасывало. Иногда дрожала от страха. Особенно любила четыре толстых книжки «Жизнь Клима Самгина»: нравилось читать про старую Россию, про революцию.
Как хорошо, что войны и революции все кончились!
Сталин говорит навсегда.
Теперь мир, и мирное строительство.
Какие у Сталина рыжие усы!
Рита осторожно отодвигает стекло, опять лезет в шкаф. Вытаскивает том, где «Старуха Изергиль».
Забирается в ногами в старое кресло бабушки Ольги.
Света много жечь нельзя папа Ваня запрещает, платить нечем. Когда смеркается, Рита зажигает керосиновую лампу.
На кухне, в бутыли темно-алого стекла, еще есть керосин. Встряхнешь бутыль булькает. А так не видно.
Красный огонек разгорается, становится темно-желтым. Буквы на странице различить можно. Писатель пишет сказку, а кажется, что это быль.
А на другой день Рита идет петь в школьном хоре.
У нее очень высокий и звонкий голосок. «Хорошее сопрано», говорит руководитель хора, товарищ Яблоков. Не сопрано, товарищ Яблоков, а колоратура, поправляет его заносчивая Зинаида Щелокова. Зинаида учится музыке, ходит в музыкальную школу при Московской консерватории. Играет на виолончели. Иногда выступает на школьных концертах приносит виолончель, вынимает ее из футляра. Дети подходят, гладят темно-вишневые, гладкие бока. Суют пальчики в фигурные дырки в деке.
Колоратура так колоратура. Рита задирает подбородок, когда поет. Голос вылетает из нее, и она летит вслед за голосом, и теряет вес, печаль, чувство тела, чувство времени.
Когда поешь времени нет. Зачем счастью время?
Петь счастье.
«Мама, я буду певицей! Я буду петь в Большом театре!»
«Чтобы стать хорошей певицей, надо долго учиться!»
«Я в Консерваторию поступлю!»
«Сначала школу окончи!»
Дома, на бабушкином рояле, разучивает арию Виолетты из оперы «Травиата», сама себе аккомпанирует неумело, робко, смешно. А голос летит, и стекла в квартире звенят. Соседка Розалия ахает: «А Риточка-то настоящая певичка, таки да! Изабелла Юрьева будущая! А может, Лидия Русланова!»
Школьный хор, локти друзей. Товарищи все, и нет врагов. Риту все любят. Мальчишки ее защищают. Никогда не дразнят. Девчонки опекают: им, красивым и рослым, наверное, просто жалко маленькую тощую белую мышку. Угощают Риту персиками, яблоками, французскими булками: давай, налетай! Рита отказывается обижаются. Приходится есть, давясь, на переменке, на салфетке. Школьный завтрак уже в глотку не лезет: опять каша, как дома, и называется «Дружба», пшено с рисом пополам! И со сливочным маслом!