По периметру повесим фотографии блокадного Ленинграда, продолжает мама, задвигая Агнию обратно на задний план, в зрительские ряды.
На самом деле, зрительских рядов как таковых сейчас нет: стулья сдвинуты и прижаты к задней стене, а оставшиеся составлены в полукруг, и на них восседают участники будущего действа, которое из всех должно, по меньшей мере, вышибить слезу, а желательно сразить наповал. За это обещано отблагодарить.
Дана, скажи-ка мне, твой папа может нам что-нибудь подобрать или нарисовать? мама слегка наклоняет голову.
Я спрошу, Дана едва улыбается, открывая ямочку на щеке и мимоходом поправляя волосы. В этот момент Артур чувствует, что у него горят уши.
Папа Даны носит толстые свитера, а на шее фотоаппарат с набором объективов. Сделанные им фотографии появляются в путеводителях, на афишах и даже на рекламных плакатах. Когда-то он снимал для газет и даже работал в Чечне, во время войны. А ещё он художник. Может за полминуты сделать какой-нибудь карандашный набросок. У него седая щетина на лице, а волосы лишь немного подёрнуты сединой. Дана не слишком на него похожа, разве что какими-то движениями: наклоном головы, сгибанием руки в локте
Насколько я поняла со слов Тамары Петровны, вы решили, что всё будет в форме передачи блокадного радио?
Это Жанна Дмитриевна так решила
Кирилл. Парень из параллельного класса. Высокий, с поставленным голосом и густыми бакенбардами. С первого дня решено отдать ему главную роль диктора. Его даже кличкой снабдить успели: Левитан. Хотя Левитан не бывал в блокадном Ленинграде.
Ну, если Жанна Дмитриевна решила
Татьяна Олеговна, а вы знаете, что Тамара Петровна вообще хотела всё делать по-другому?
Татьяна Олеговна звучит отвратительно, решает Артур. Для него она всю жизнь мама Таня, ещё со времён хельсинского детства, которое было куда холоднее и ветренее питерского. Теребя в руках ветку, Артур прокручивает внутри себя реплику за репликой, и понимает, что у него до сих пор горят уши. Он снимает шапку, и пот катится со лба, будто сейчас не длинный хвост зимы, а самый разгар душного северного лета.
Пойдём посмотрим, распустилась ли на отвале верба произнёс он в гардеробе. В школе было уже пусто они репетировали после уроков. Дана надевала пальто. Она наклонила голову точно так же, как это делал её отец.
Артурчик, ну какой отвал? Туда сейчас только в галошах! она усмехнулась и сверкнула своей ямочкой на щеке.
Да там же верба с краю растет! усмехнулся он в ответ.
Скалли, ну ты долго там?
Эта идиотская кличка из старого, как сама жизнь, сериала про двух агентов ФБР: он Фокс Малдер, она Дана Скалли. Из эпохи гигантских мобильников с выдвижными антеннами и компьютеров с кубическими мониторами.
Барто, ты чего там ворчишь? Дай хоть застегнуться нормально, а то вон какой дубак на улице!
Вот это куда более подходящая кличка для её обладательницы. Чтобы убедиться, Артур лазил в интернет и пролистывал фотографии Агнии Барто: женщина с крупными чертами лица и убранными назад волосами.
Господи, ну мы же опаздываем уже!
Агния схватила Дану, и они выбежали в снежные апрельские сумерки. Артур вышел вслед за ними и увидел две девичьи фигуры, идущие через широкий ветреный двор: одна побольше, с рюкзаком на плечах, другая поменьше, поизящнее, сгибающая в локте руку, на которой болтается лёгкая сумочка.
Ветка нераспустившейся вербы свистит, как в детстве. Взмахнув несколько раз, Артур забрасывает её подальше в заросли и выходит на асфальт. Отсюда ещё два с половиной квартала: один перекрёсток, второй, третий с трамвайными путями, а там до леса уже рукой подать. Сегодня четверг, а по четвергам он всегда заходит проведать прабабку Сусанну. Живёт она в длинном доме из панелей изумрудного и грязно-белого цветов, с серыми закруглёнными балконами. На лифте нужно нажать самую последнюю кнопку с едва заметным числом 12 и долго-долго подниматься на верхотуру, где слышен гул ветра и громкое воркование голубей. Артур нажимает звонок и долго ждёт. Так бывает почти всегда, и каждый раз Артуру кажется, что Сусанна умерла. Он представляет себе, как кто-нибудь (может, даже он сам) звонит в полицию, как крепкие мужики в форме ломают дверь, входят в квартиру и их окутывает непробиваемая тишина Как правило, на этом моменте за дверью раздаются едва слышные старческие шаги, затем долго щёлкает и скрипит замок и, наконец, на пороге появляется невысокая хрупкая старушка в очках, с аккуратно убранными назад волосами.
Артту! ахает она, Ты чего так поздно? Я разогревала обед, а он уже опять остыл!
Она немного тянет гласные, и с непривычки может показаться, что у Сусанны довольно сильный финский акцент. Но Артур как минимум полжизни слышит рядом с собой этот шелестящий голос, так что прабабка для него такая же, как и все местные старушки, которым хорошо за восемьдесят.
Да я не очень хочу есть
Как это! Уже половина пятого, а мама говорила, вы должны были закончить в три.
Закончили почти в четыре. Пока то, пока сё
Он стаскивает ботинки и становится на прохладный стёршийся линолеум, швыряет куртку на старую стиральную машину, которая, сколько он себя помнит, торчит своим грязновато-белым торцом из-за вешалки. Древняя, железная, громкая, как бензопила. Несколько лет назад мама купила Сусанне белоснежный автомат. Понадобился не один год для того, чтобы она приняла его как нового жильца своего поднебесного логова, научилась открывать, включать, класть и вынимать бельё. Но и с бензопилой прабабка наотрез отказалась расставаться. И правильно! Доисторическая стиралка по-прежнему служила отличной полкой для курток, шапок, сумок и прочей мелкой белиберды.
Щи только сегодня сварила!
Сусанна уже гремит с кухни какими-то тарелками и кастрюлями, со звоном ковыряется в ящике с ложками и вилками, двигает стулья Прежде, чем пройти на кухню, Артур прокрадывается по узенькому коридору и заглядывает в единственную комнату, в которой при его жизни ничего не менялось: ни мебель, ни обои, ни даже цветы на подоконнике. Но сейчас привычный порядок нарушен. Прямо на ковре разбросаны какие-то папки с бумагами и без, а на столике у дивана лежит большая чёрно-белая фотография: женщина средних лет с волнистыми, приглаженными волосами, очевидно, светлыми, с правильными чертами лица и прямым, немного недоверчивым взглядом. Артур довольно быстро понимает: это, видимо, мать Сусанны, Катри, его прапрабабка, которая умерла ещё при царе горохе, когда даже бабушки на свете не было. В детстве он, кажется, видел эту фотографию, только она была гораздо меньше. Танюша на неё так похожа прямо копия! говорил кто-то у Артура над ухом, имея в виду его маму, то есть, правнучку Катри и Сусаннину внучку.
В коридоре раздаются семенящие шаги Сусанны.
Иди скорее, я тебе налила Ой, у меня здесь бардак, я сегодня искала кое-что и заодно решила тут разобрать Ты иди, иди есть-то!
Щи у Сусанны густые: минимум бульона и почти одна гуща: крупные куски картошки, моркови, лоскуты капусты, мясо на кости Про такие говорят ложка стоит. И всё это ещё нужно сдобрить сметаной. Раньше Артур не очень любил прабабкины щи, но сейчас, почувствовав, что и в самом деле проголодался, уминает их за обе щёки. А Сусанна тут как тут:
Хлеб бери. Хлеб свежий
Артур отрицательно кивает с набитым ртом.
А вот хочешь такие сухари? пихает коробку с плоскими длинными сухарями.
Артур снова кивает, не успев прожевать.
Может, тебе помидорку порезать?
Сусан, у нас что, блокада недавно закончилась? Я возьму если захочу.
Ну, бери, бери она осекается и поворачивается к плите с кастрюлями и сковородками.