Хорошо, что он рядом оказался, цокает языком Таня, дожёвывая рыбу, А тот так и лежала бы.
Да уж, пизданулась так пизданулась. Я с мотоцикла и то так не летала.
Она наливает коньяк и поднимает свой фужер.
Ну, давай, что ли, Тань, за здоровье! В Питере пить, как говорится
Это точно вздыхает Таня, Всё забываю, кто так говорил.
Тамара проглатывает коньяк и закашливается. Таня стучит ей по спине.
Шнур это. Ты что, песню эту не знаешь? Я сейчас её найду тебе Эх, балда! Телефон в комнате забыла
Да сиди ты, потом найдёшь!
Вообще, Шнур в последнее время подзаебал со своими стишками на злобу дня. Тамара берёт кусок сыра и изысканно кладёт в рот, почти как тургеневская барышня, Кто-нибудь чё-нибудь скажет у Шнура стишок, где-то пёрнули у Шнура стишок. Я одно время думала хоть один с детьми на уроке разобрать, проанализировать, потом думаю да ну, нахер!
Она осушает фужер и берёт ещё сыра. Плесень на нём пятнышко к пятнышку, и пахнет он, как настоящий европейский сыр: трёхдневными носками или загрубевшей пяткой кому как нравится. Тамара хватает обеими руками загипсованную ногу и плюхает её на табуретку.
Стреляет, зараза! Особенно когда давление скачет. Погода-то у нас, как обычно: тудысь-сюдысь.
Таня встаёт из-за стола, подходит к лежащей на табуретке ноге и нажимает.
Вот тут болит?
Неа
А тут?
Ох, твою ж мать!.. Тамара морщится от боли, Тань, я тут у тебя, как на электрическом стуле
Думаю, ещё недели три ты точно посидишь, хмурится Таня, А к майским, при хорошем раскладе, может, и снимут. Это конечно, с врачом надо. Я-то не врач, а сиделка. Но врачом когда-то хотела стать, да вот, видишь, дёрнуло в историю вляпаться
Тань, давай по второй
Пей одна, мне уже хватит
Ну, хорош! Я тебе алкоголичка, что ли, одна пить? Давай по последней тут и пить-то уже нечего особо. Хороший коньяк он как неверный муж: был и нету!
Одно время Таня была уверена в том, что Тамара лесбиянка. Она носила широкие бесформенные штаны не то джинсы, не то вообще какую-то дерюгу, высокие ботинки на шнуровке, спортивные куртки. Иногда к ней ходили ученики. Она стриглась чуть не под ёжика, курила что-то крепкое и в таком виде каким-то чудом работала в одной из лучших школ района. Так, по крайней мере, говорили про их школу во всей округе.
Но училкой Тамара была не всегда. По её же рассказам, давным-давно она то кассетами торговала где-то в центре, то училась в Герцовнике, как сама его называла, то работала на котельной и ездила туда на мотоцикле. Она держала его перед парадной, на дорожке у кустов, укрывала брезентом. Мотоцикл дико дребезжал, так что слышно было на весь двор. Всё это происходило в совсем стародавние времена, когда только-только начали застраивать Шуваловский, и из Тамариных окон виднелись бескрайние капустные поля почти до горизонта, и по осени, когда заканчивали собирать урожай, на эти поля пускали подбирать остатки, и тогда все троллейбусы наводняли злые голодные старухи в грязных деревенских платках, засаленных фуфайках и резиновых сапогах. И ещё она говорила, что выезжала со двора и мчалась по полупустому Комендантскому, который тогда лишь недавно пустил корни на бывших колхозных пашнях и самом краю уже стёртого с карты аэродрома, и компанию ей в лучшем случае составлял еле плетущийся грузовик. Рассказывала Тамара почти, как Гомер. Недаром литературу преподаёт.
Они чокаются, и Таня пьёт, нисколько не обжигая горло. Коньяк действительно хорош: мягкий, но терпкий, отдающий какой-то деревенской глубиной. Вот сейчас всё вокруг схлопнется, как в сказке про Золушку, и они окажутся в болоте. Да, именно в топком лесном болоте, потому что лет сто назад здесь, за аэродромом, ничего другого и не было.
Тамара делает последний глоток и убирает пустую бутыль под стол.
Хорошего понемножку. Рассольника хошь? Вчера варила на одной ноге.
Нет уж, я с рассольника обопьюсь потом и буду всю ночь в туалет бегать.
Тамара смеётся своим звенящим и сыплющимся смехом, затем берёт кусок красной рыбы и жуёт медленно, аппетитно, будто последний раз в жизни.
Тебе купить-то чего надо? Таня тоже тянется за рыбой.
Продолжая жевать, Тамара машет рукой.
У меня пока полный комплект. Сашка затарил на совесть.
В общем, как надо чего сразу мне набирай. Я вон всё равно после работы в магазин захожу. А то тебе тут, наверное, до мая ещё куковать.
Тамара глотает остатки рыбы, наклоняется и шепчет.
Да мне бы прокуковать хотя бы до середины мая. Вот так надо прокуковать! она подносит два пальца к шее.
Угу, то есть, вот как, да? багровеет Таня.
Тань, ну, прости, я у нашей пизды сразу попыталась самоотвод взять. Так ты думаешь, это прокатило?
И поэтому ты решила растянуться на крыльце за месяц до того самого дня!
Тань, ты понимаешь, я ведь как раз об этом думала, когда летела вниз: как же, блядь, точно я всё рассчитала!..
Думаешь, я не пыталась взять самоотвод?! Да там любой бы его взял на нашем месте На моём.
Тань, ну прости старую училку Ты-то не старая ещё!
Я тут постарею до Девятого мая!
Я поэтому тебя даже не спрашиваю ни о чём.
Артисты по тебе скучают
Ой, не смеши! У меня они выли!
У меня тоже воют. А я вместе с ними.
Тань, я, когда этим занималась, мне после каждой репетиции хотелось поблевать хоть немного.
Да знаю я, что ты мне рассказываешь! Думаешь, я не хочу?..
2
Это место так и называли: отвал. Округлые, сглаженные временем и человеческими ногами, горы глины. Аборигены рассказывали, что её свозили в начале восьмидесятых, когда в Удельную и Озерки тянули метро. Город в те времена сюда ещё не добрался, вот древнюю кембрийскую глину и вывалили на дальний заболоченный берег Долгого Озера, населённый разве что дикими утками и тетеревятниками. В сырую погоду глина, разумеется, раскисает, так что, пробираясь через отвал, Артур ставит ноги ёлочкой, будто взбирается в гору на лыжах. И хотя город давным-давно захватил все окрестные поля, озёра и болота и кругом разноцветным частоколом высятся многоэтажки, здесь, на отвале, поросшем вербой, молодыми берёзами, а летом даже ковылём, природа до сих пор держит оборону. Весь район ходит сюда ломать вербу. Но сейчас холодно, так что верба и не думала распускаться. С трудом отломав гибкую молодую ветку, Артур вертит её в руках, припоминая пальцами подзабытые детские ощущения: из вербных веток получаются отличные хлысты, которые свистят в воздухе, словно шпаги.
Зал будем украшать вербами, сказала мама, Не такими, как ставят на вербное воскресенье, а уже цветущими, с жёлтой пыльцой. Здесь её должно быть полно у Долгого Озера. Нужно сходить, посмотреть. Если вдруг там её нет, мало ли, вырубили, придётся придумывать что-то другое
Артур и сейчас отчётливо видит эту картину: мама сидит на одиноком стуле в полутёмном зале и размахивает руками. Именно так обычно по телевизору показывают театральных режиссёров: спиной к пустынным зрительским рядам, лицом к сцене. Эдакие хозяева театра, волшебники из страны Оз Но мама никакой не волшебник. Она учительница истории, и Артуру временами так неловко ощущать себя её сыном! Особенно когда она вдруг начинает растягивать гласные, выдавая свой лёгкий, но всё же заметный финский акцент.
Мы что, должны сами собирать эту вербу?
Густой девичий голос, почти такой, как у зрелых женщин. И причёска тоже почти взрослая: короткие, чуть подкрашенные, волосы, серёжки, поблёскивающие в ушах, тёмная помада, крупные черты лица.
Агния, я тебя на Линию Маннергейма отправляю, что ли?
Да уж лучше на линию Маннергейма! усмехается Агния, Там и Девятое мая отметили бы!
По полутёмному залу прокатываются лёгкие смешки. Широкие, но довольно покатые плечи, крупные ладони, разноцветный маникюр: цвета радуги плавно переходят один в другой от большого пальца к мизинцу.