Родион Мариничев
Комендань
1
Соседка Тамара с десятого сломала ногу. Поскользнулась на крыльце парадной и на тебе: очнулся гипс! Чего тут, впрочем, удивительного? Оба крыльца у нас что парадное, что запасное, сплошной каток, и временами вплоть до самого мая. В этом году, правда, и зимы-то, считай, не было, а вот теперь вдруг ни с того ни с сего мороз. Вот и намёрзло. Дворники говорят, это всё из-за ветров: дуют и дуют, и от этого на ступенях култышки из льда. Дворники ещё не то расскажут ты им больше верь! У них там, на югах, все сказочники, как Старик Хоттабыч. А вот руки-то не всегда из нужного места растут Вот и снова не почистили, как надо. Я и сама недавно там чуть не растянулась, хотя уже апрель
Таня проговаривает всё это про себя, глядя в окно. Отсюда, с высоты шестнадцатого этажа, виден отходящий от остановки троллейбус, похожий на неуклюжего жука. Сейчас он доползёт до перекрёстка, повернёт налево и исчезнет за бежево-изумрудной панелькой, которую в народе называют китайская стена. А Таня тем временем продолжит поливать цветы: раскидистую бегонию, которая давно мешает задёргивать штору, кактус, расцветший лишь однажды примерно в такие же холода, пальму, которую давно пора пересаживать в напольную кадку, да всё руки не дойдут Таня поворачивает ручку и откидывает створку стеклопакета, впуская холодный апрельский воздух. Сегодня с утра мело, хотя скоро уже день космонавтики, а там и майские на за горами. Пустыри, кусты и беспорядочно разбросанные деревья присыпаны снегом, и он медленно тает. Мчащаяся машина, пытаясь проскочить на жёлтый, цепляет лужу и поднимает за собой целый фонтан. Таня выливает последнюю каплю на макушку неприхотливому кактусу и несёт лейку в ванную, где ставит в бирюзовый шкафчик, под цвет смальты на стене. Там же у неё, помимо порошков, хозяйственного и душистого мыла, давным-давно завалялась целая связка свечек на тот случай, если отключат свет. Правда, такого не было уже лет сто, но муж в своих привычках военного неисправим. У него под рукой всегда должен быть сухой паёк, средства защиты и осветительный прибор. Фонарик, естественно, тоже имеется, но свечки надёжнее. Правда, спички ещё нужны, но и они есть, понятное дело.
Выйдя из ванной, Таня заворачивает на кухню, кладёт в пакет несколько пирожков с повидлом, которые испекла накануне, затем выбегает в прихожую, суёт ноги в сапоги, хватает сестринскую аптечку и спускается на десятый этаж. Ключ у неё есть Тамара отдала его, как только вернулась из больницы.
В прихожей у Тамары почти библиотека: книжные полки поднимаются под самый потолок. Напротив вешалок с одеждой каким-то чудом уместился стеллаж, заставленный сверху донизу толстыми литературными журналами за давно минувшие десятилетия, с одинаковыми корешками, издающими библиотечный запах: смесь пыли, бумаги, выцветшей типографской краски Таня опирается об угол стеллажа и снимает сапоги, в который раз соображая, что могла бы спуститься и в тапочках но учительскую привычку к порядку уже не выветришь, даже если она временами зашкаливает.
Тамара сидит перед телевизором, откинувшись на спинку разложенного дивана. Загипсованная нога лежит на приставленном стуле.
А я тебя уже и не ждала, напористо начинает она.
Мне уйти? ухмыляется Таня.
Ща! Уйдёт она! Ты же мой единственный луч света в тёмном царстве!
С повидлом. Ночью пекла, Таня шмякает пакет с пирожками на диван рядом с Тамарой, Подгорели, правда, немного, но есть можно.
С каким повидлом-то хоть? Не с черносмородиновым, надеюсь?
Так, ну-ка дай сюда! Таня цепляется за пакет, но Тамара ловко перехватывает, и они тянут его каждая на себя, как две школьницы, которые не поделили портфель.
Ну, хорош, кончай! хохочет Тамара, Ты мне сейчас всю постель повидлом уделаешь. А чёрную смородину хрен отстираешь, и мне до морга придётся спать на пятнистой простыне.
Этого добра я тебе могу тебе целый тюк принести, сдаётся Таня, отпуская пакет, Я вон медсестру знакомую попрошу, она в больничке работает. У них там все простыни пятнистые, сама была, знаю.
Обоссаные, что ли?
Какие угодно. Тебе обоссаных притащить?
Тамара хихикает прокуренным голосом. Такое ощущение, что там у неё, внутри, что-то звенит или сыплется. Она громко кашляет в ладонь и, наконец, заглядывает в пакет.
Ммм, Тань, с малиновым что ли?
С пердариновым.
Ну, хорош, не обижайся на старую училку! Я вообще только три варенья признаю: малиновое, клубничное и вишнёвое. А чёрная смородина или какой-нибудь крыжовник ебучий это вообще дрисня дриснёй
Морщась, Тамара переключает канал, и на экране появляется бровастый мужик в военной форме. Он что-то поёт своим ярко выраженным тенором, но из-за слишком тихого звука невозможно разобрать ни слов, ни мелодии.
На Брежнева похож, ухмыляется Таня.
Брежнева нам тут только не хватало! опираясь на костыли, Тамара выключает телевизор, встаёт с дивана и чуть не падает. В последний момент Таня успевает её подхватить.
Эй, ты чего втопила-то? Сейчас бы голову расквасила и готова.
Ну, вызвала бы патологоанатомов и делов-то, тоже мне! Пойдём, что ли, треснем. У меня там ещё коньяк хороший остался. Сашкин!
Я сегодня уже треснула с утра. Может, хватит?
Ишь ты! Где успела-то?
У нас же у Тюленя день рождения.
У Тюленя-то? Хо-хо! И сколько ж ему? Семьдесят четыре?
Откуда я знаю?
Так он всё к тебе свои шары-то подкатывает
И дальше-то что? Ко мне много кто подкатывал. И не только шары
Тамара снова звеняще хихикает.
И чем он угощал?
Шампанским.
Ну, это серьёзно А ананасы были для композиции?
Художника может обидеть каждый. Хорош глумиться над коллегами! Ногу-то будем смотреть или нет?
Сейчас осмотрим. Что, одно другому мешает, я не пойму?
Тамара ковыляет в сторону кухни, осторожно пробираясь мимо очередного книжного стеллажа, мимо торшера благословенных брежневских времён, мимо чёрно-белой гравюры между ванной и туалетом (Исаакиевский собор зимой), мимо холодильника, на боковине которого красуется постер Арбениной. Кухня у Тамары уголок престарелого рокера: прямо над столом лохматый Цой с сигаретой в зубах, тоже чёрно-белый и как бы слегка пересвеченный, над холодильником древняя-предревняя афиша Арии (её певческий состав сверкает голыми плечами), с простенка у окна смотрит очкастый Шевчук.
Усаживайся вон туда, к Юрке! кивает Тамара, указывая на стул аккурат под портретом Шевчука.
Он будет меня своими очками сверлить в затылок?
Он тебя благословит на пару фужеров. Правда, в нём есть что-то чеховское?
В ком? В Шевчуке-то?
Ну, не в Арбениной же! Достань-ка там, кстати, фужеры. Они прямо за тобой в шкафчике.
Коньяк у Тамары заграничный, французский, а к нему маслины, мандарины, орешки кешью и сыр с плесенью.
Санкционка! ухмыляется Таня, поддевая вилкой ломтик.
Хо! Ещё какая! Прямиком из Хельсинки, ты же знаешь Ну, ладно, вру, из Лаппеэнранты.
И что бы ты делала без Сашки?
Выбросилась бы из окна. К чёртовой матери. А так добрые люди не забывают. Вот ты зайдёшь пироги с повидлом принесёшь, а тут мне Сашка коньяка привёз и сыра. Это уже остатки, я тут, думаешь, на него смотрю? Только и делаю, что к холодильнику подхожу это же тебе не наш пластилин с дырками.
Таня кусает мандарин и качает головой, будто принимает домашнее задание у какого-нибудь шалопая, каких хватает даже в их элитной школе.
Сашка, значит, у тебя часто бывает?
Бывает, рэкетир наш деревенский! Тамара кусает упаковку с красной рыбой и рвёт её. Вот, попробуй. Тоже ваша, финская. Без Сашки я бы и до больницы доехала только к утру. Он же меня в тот день из школы подбрасывал
Да знаю я, что ты мне рассказываешь! Вся школа уже знает!
Ну, я из машины вышла и привет нашему крыльцу. Я орать. Ну, он тут сразу: Тамара Петровна, Тамара Петровна, что с вами? А у Тамары Петровны уже нога пополам