Всякое разъяснение по поводу сказанного сводится к тому, что мы пытаемся выразить то же самое, только в других словах. Пока мы держим наши мысли в себе, они могут обходиться без разъяснений. Но как только мы решаем поделиться ими с другими людьми, возникает проблема: нас не всегда понимают. Приходится подбирать слова, конструировать фразы, не вызывающие вопросов, чтобы уже с их помощью довести до собеседника свою мысль. Философ, как человек, которому приходится чаше других выражать свои мысли, постоянно сталкивается с этой проблемой. Только его задача ещё сложнее. Для философа мало быть просто понятым, ему важно убедить других в собственной правоте. В этом нет преступления, для философии такой порядок вещей даже закономерен. Устанавливая и открывая принципы мышления, философия всегда надеялась, что как только ей удастся правильно его организовать, избавить от всех ошибок, в чистом зеркале совершенной мысли мир отразится без искажений, а значит и знание о нём будет бесспорно. Верный этой мечте философ не мог не думать, что его философия как раз крупица такого знания, а потому не может быть скрыта от человечества. Но и тот философ, что видел несбыточность этой мечты, должен считать свои убеждения знанием действительного порядка вещей. Настоящий философ должен быть искренен. Он только тогда имеет право высказать свои взгляды публично, когда сам всецело уверен в их правоте. Именно сознание того, что ему наконец-то! открылась истина, заставляет философа высказываться на людях: ведь истина должна быть известна всем.7
Но высказанная мысль сама по себе ещё не создаёт философии. Искренности суждения недостаточно, чтобы с ним согласились. Если ты хочешь, чтобы тебя выслушали серьёзно, надо быть готовым к вопросу: «а почему ты уверен, что это действительно так?» Попугайчик Лори, споря с Алисой, утверждал: «Я старше, чем ты, и лучше знаю, что к чему».8 Подобная нехитрая аргументация выглядит неубедительно. Философу мало сказать: «Таково моё мнение». Высказав мнение, он должен как-то его обосновать, то есть показать, почему с ним следует согласиться. Философ как бы заранее готовится выступить в суде защитником по собственному делу.
Аналогия с судом для философии имеет особенное значение. Именно в суде философский склад ума, рассудительность и умение убеждать впервые нашли себе практическое применение. В Древней Греции, скажем, в её культурной столице Афинах, суд проходил открыто. Профессиональных юристов не было. Истец, подав на кого-либо жалобу, сам должен был выступить в суде с обвинением. Ответчик, в свою очередь, сам должен был себя защищать. Выигрывал дело тот, чьи доводы оказывались убедительней. Умение убеждать приносило плоды: обернувшись победой в суде, оно могло обогатить человека или же спасти его имущество от разорения. Но если столь полезное качество зовётся умением, значит почти что каждый, при соответствующей подготовке, может им овладеть. Для того чтобы говорить ярко, нужен талант. Для того чтобы говорить убедительно, таланта не требуется нужно лишь знать, как следует построить свою речь. Но знание правил построения речи философское знание; и когда мастера убеждения принялись обучать всех желающих, это стало первым серьёзным искушением для философии.
Какой смысл учителю иметь много учеников? Если он видит свою задачу в том, чтобы передать другим своё знание, ему лучше самому отобрать наиболее достойных, способных усвоить всё, что он может им дать, так чтобы с его смертью из знания ничего не оказалось утраченным. Но когда это знание так нужно другим, что они даже готовы платить, только бы их научили, трудно удержаться и не ввести платное обучение. И сразу же осью отношения «ученик-учитель» становятся деньги; знание же в нём участвует, поскольку оно здесь способ извлечения денег. Преподавание науки убедительно рассуждать становится весьма прибыльным делом. Впрочем, и ученики не остаются внакладе: помимо возможности выиграть собственные дела, они, окончив курс и приобщившись тем самым к славе учителя, могут получить предложение быть в суде представителем для тех, кто, не обладая гражданством, не имел право лично защищать свои интересы; а для тех граждан, что не полагались на собственные силы, можно было составлять речи, конечно, также за плату.
От тех времён до нас дошла такая история. Философ Протагор взялся обучать некоего Еватла на вполне разумных условиях: чтобы не платить деньги неизвестно за что, Еватл сначала испробует приобретённое искусство в суде и только в том случае, если он выиграет дело, заплатит Протагору за обучение. Однако, закончив курс, Еватл словно забыл о договоре. Время шло, а ученик не спешил показаться в суде, чтобы испытать освоенное им искусство. Наконец Протагору, уверенному в качественности полученного Еватлом образования, надоело ждать. Он решил добиться денег через суд. Аргументация его была следующей: если Еватл проиграет дело, суд обяжет его заплатить Протагору, а если победит, то в соответствии с договором Протагор всё равно получит причитающуюся ему сумму. Однако ученик доказал, что он не зря учился. Те же самые доводы, позволяющие Протагору считать, что деньги от него не уйдут, Еватл обернул против учителя. Действительно, если он проиграет дело, договор освобождает его от уплаты; а победить он сможет лишь в том случае, если суд признает его право не платить.
Чем закончился их спор, истории неизвестно. Впрочем, поражение в суде было бы заслуженным наказанием для Протагора: другие учителя хоть и давали уроки за деньги, учили вполне конкретным вещам астрономии, арифметике, тому, что мы сегодня называем наукой, а тогда было, скорее, досугом ума, а потому воспринималось как часть философии; Протагор же первым открыто назвал себя софистом, то есть учителем мудрости (σοφίστἡς в переводе означает «знаток», «мудрец»). Чистая мудрость как прикладная наука оказывалась у него умением побеждать в споре, брать верх над противником при помощи слов. Убедить другого значит заставить его признать твою правоту. Но если ты ошибался, ошибаться будет и тот, кто согласился с тобой. А если ты лжёшь, то другой станет в твоих руках игрушкой он будет искренне верить в то, в чём ты его убедишь.9 Искусство убеждения позволяет управлять или, лучше сказать, манипулировать людьми, поэтому его часто объявляли необходимой частью искусства управления государством.
Представим себе такого правителя, желающего показать, кто в государстве хозяин, как его нам рисует английский стишок:
Сказано сильно. Кажется, стоит показаться дворцу, и ты уже почувствуешь себя бездельником и наглецом, вторгшимся в чужие владения. Но если задуматься, одно из другого вовсе не вытекает. Даже наличие дворца само по себе не является доказательством королевского сана нашего собеседника. Убеждающая сила подобных речей их атакующий стиль, а отнюдь не словесное содержание. Но и слова могут запутать. Следующие друг за другом вполне привычным путём, они могут вдруг заставить человека сказать то, чего он вовсе не думал, и даже потребовать от него признания самых абсурдных вещей. К этому приёму часто прибегали софисты, чтобы смешать своих противников с грязью. Вот, например, известный софизм «Рогатый»: «То, что ты не потерял, ты имеешь. Ты не потерял рога. Следовательно, ты их имеешь». Если человек соглашался и с первым и со вторым, то выходило, что ему надо признать и вывод. А поскольку вывод абсурден, возникал вопрос о смысле построения рассуждений: можно ли последовательно переходить от одной словесной формулировки к другой, не теряя при этом осмысленности своих суждений? Чтобы оправдать обычную практику произнесения связных текстов, философы были вынуждены сформулировать правила, при которых из истинных суждений делается безошибочный вывод. Эти правила получили название логики.