Личная мифология
Как обнаружить ценности, которым я действительно следую?
Андрей Карпов
© Андрей Карпов, 2017
Глава 1. Душа как монада
Душа человеческая по Лейбницу представляет собой монаду (от греческого μόνος «один»).
Монадой можно назвать то, что имеет отдельное бытие. Это бытие не возникает в силу сложения каких-либо частей, ведь иначе оно не было бы самостоятельным, а являлось бы следствием существования чего-то другого. Поэтому монада проста (неразложима на составляющие). Не менее важно и другое свойство монады, состоящее в том, что её нельзя изменить извне, путём непосредственного внешнего воздействия. До сих пор часто цитируется образное высказывание Лейбница: «Монады вовсе не имеют окон, через которые что-либо могло бы войти туда или оттуда выйти»1.
Сегодня все эти рассуждения трехсотлетней давности кажутся оторванными от жизни искусственной плоской схемой, игрой философствующего ума, не более того. Душа человеческая безмерно сложна. Существует множество моделей, представляющих устройство души. В ходу, например, психоаналитическая модель, придуманная Фрейдом, выделяющая область рационального (Я или Эго), нормативную область (Суперэго или Сверх-Я), отвечающую за нравственные принципы, и область бессознательного (Оно). Начиная с Юнга, бессознательное принято делить на индивидуальное и коллективное. И даже на противоположном психоанализу полюсе, где находится христианская антропология, также, казалось бы, говорят об отдельных частях души разумной (словесной, мыслительной, познавательной), раздражительной (чувствующей, эмоциональной) и вожделевательной (пожелательной или деятельностной).
Также общим местом является и возможность воздействовать на другого человека. Например, прямо-таки требуется, чтобы люди были воспитанными, а что есть воспитание как не культурная обработка чужой души?
Впрочем, цели внешнего воздействия не всегда столь благородны. Методы манипуляции чужим мнением имеют далёкие исторические корни. В качестве примера можно вспомнить афинских софистов, это V-й век до Р. Х. Риторические приёмы, которым учили софисты, как раз были направлены на создание у слушателей нужного мнения, без какого бы то ни было соотнесения с истинным положением вещей. Убеждение достигалось не столько благодаря рацио, сколько вопреки ему. Но софисты это всего лишь своего рода контрольная точка на долгом пути освоения методов манипуляции, а вовсе не отправной пункт. Начало подобных практик теряется в историческом сумраке. Зато сегодня техники манипуляции разработаны, можно сказать, в совершенстве. У всех на слуху НЛП нейро-лингвистическое программирование. Возможно, НЛП не столь эффективно, как об этом говорят напуганные или очарованные им люди, однако, без сомнения, слово можно использовать в качестве стимула для запуска различных реакций. Более надёжный результат обеспечивает техника гипноза. Обсуждается программирование человеческого поведения с помощью химических препаратов, и не только обсуждается, подобные препараты уже активно используются в медицине для лечения различных патологических состояний. Наконец, созданы имплантаты, которые могут вживляться в нервную систему и продуцирующие искусственные нервные импульсы. Мы уже вплотную подошли к управлению действиями человека с помощью электронных систем. Того и гляди, автономность личности человека окажется историческим атавизмом.
И всё же не стоит уподобляться Вольтеру, сделавшему из Лейбница объект для насмешек. Вольтеру показалось абсурдным определение, которое Лейбниц дал нашему миру, назвав его наилучшим из возможных миров. В романе «Кандид, или Оптимизм» Вольтер выводит эпигона философии Лейбница некоего профессора Панглоса, который не устаёт твердить, что мы живём в лучшем из миров и всё, что ни происходит, совершается к лучшему. При этом на Панглоса обрушиваются различные неприятности. Когда его ученику, Кандиду, случайно удалось спасти своего учителя, он его спросил: « Ну хорошо, мой дорогой Панглос, когда вас вешали, резали, нещадно били, когда вы гребли на галерах, неужели вы продолжали считать, что все в мире к лучшему? Я всегда был верен своему прежнему убеждению, отвечал Панглос. В конце концов, я ведь философ, и мне не пристало отрекаться от своих взглядов; Лейбниц не мог ошибаться, и предустановленная гармония всего прекраснее в мире, так же как полнота вселенной и невесомая материя»2. Убеждённость Вольтера в нелепости суждений Лейбница вызвана обывательской логикой. Если мы можем претерпеть то, что, очевидно, не может быть названо лучшим, то и мир, в котором это происходит, лучшим назвать никак нельзя.
Но Лейбниц придерживается не обывательской, а научной логики. Его философия в значительной степени есть функция от математики. Лейбниц создаёт умозрительное множество возможных миров, кстати, по-видимому, о возможных мирах первым заговорил именно он. И в этом математически понимаемом множестве наш мир, то есть единственный реально существующий, неизбежно должен оказаться наилучшим. Именно это его свойство наилучшести и позволяет ему состояться перейти из возможности в необходимость. Составив функцию, вбирающую в себя все миры, которые только возможны, мы бы увидели, что наш мир оказывается в точке верхнего, максимального экстремума по оси качества. То, что в мире наблюдается зло, то есть отклонение от мыслимого блага, не является характеристикой мира как целого. Если зло неизбежно, оно должно встречаться во всех мирах, но в нашем, лучшем мире его будет меньше всего.