Внук Гришка тихо подошел и прижался к ее плечу.
Не плачь, бабушка! А почему у деда рука отрублена?
Ничего не ответила Ефросинья, молчала, убитая горем.
Мария, увидев возле бабушки сына, ахнула и, подбежав к нему, схватила за руку и отвела в другой угол хаты.
Сиди здесь и не мешай бабушке, она с дедом разговаривает.
Не обманывай меня, дед не разговаривает, он умер.
14
Ханенко жил в родовом поместье, которое находилось в Городище. Эта деревня стояла в нескольких верстах от Дареевска. Очень уж роща буковая ему нравилась и речка, что из окна была видна. Да и народ здешний был проще, сплошь мастеровые, ремесленники, шорники, вроде люди степенные, а повадки оторви да брось. Могут враз все заработанное пропить и снова упереться рогом и работать. Он и сам такой был в молодости веселый, беззаботный, рисковый.
Войдя в дом, Ханенко громко крикнул:
Подавай на стол!
А в комнате уже пыхтел самовар, на столе лежали свежеиспеченные пироги.
В залу вошла горничная и своими пухлыми руками стала ловко расставлять на чистой скатерти тарелки с солеными грибами, огурцами, ломтями ржаного хлеба.
Водки неси! приказал помещик.
Она быстро принесла из холодного подвала запотевшую четверть и рюмки.
А где хозяйка? сухо спросил он.
У себя в комнате затворилась, должно быть, молится, отвечала горничная, вытирая слезы со своего морщинистого лица.
А! махнул рукой помещик. Тут хоть молись, хоть не молись, а дело сделано.
Ханенко налил чарку и опрокинул в рот, налил вторую и снова выпил залпом. Тяжело вздохнув, расстегнул рубашку на груди и сел за стол.
Горничная обильно полила сверху грибы жидкой сметаной. Иван Николаевич подцепил вилкой сочный рыжик, подержал его немного во рту и с особым наслаждением проглотил. Налил чарку водки, выпил и опять потянулся к грибам.
Пей! кивнул он управляющему.
Бурмистр кашлянул в кулак и пододвинул к себе рюмку. Опрокинув ее в рот, глядя в глаза Ханенко, сказал:
Ну вот, барин, слухи впереди нас бегут. Мне тут во дворе донесли, что в Дареевске трех наших крестьян убили, пришли тоже за трезвость ратовать.
Еще чего удумали! возмутился помещик. Выпороть как следует.
Так ведь убили, барин, нет их в живых-то.
А кого хоть убили?
Акима Головкина с женой Фроськой и еще одного запамятовал, не помню имени.
Так что ж получается? Настоящая смута? Я их содержу, а они камень за пазухой прячут, так и норовят стукнуть им по темечку. Хорошо хоть, до завода не добрались, погром не учинили, а то столько убытков бы принесли.
Я думаю, барин, наших крестьян надо расселять.
Зачем?
Получается, что отцы с сынами все наделы раздробили, пастбищ нет, с покосами тоже худо. Земли у каждого с вершок. Почти всю неделю работают на ваших полях. Не то что пить жить не на что, так из бедности им не выйти во веки вечные. Вот они от нужды дурью маются, бунты устраивают. Их надо отсюда поближе к заводу переселить: там земель свободных много, правда, земля дрянь, болота да глина, не то что здесь. Пусть осваивают новые деревни да хлеб с картошкой на спирт растят и грошей на водку зарабатывают. Бедный крестьянин тоже плохо для нас.
Ишь ты! сообразил Ханенко, глаза его загорелись. Хорошо придумал. Молодец!
У меня думка есть еще такая, что казаки от безысходности пойдут на новые земли. Глядишь, а нам прибыль от этого будет.
Какая еще прибыль?
Как какая? Землю казачкам сначала дадим в аренду, работы на новом месте прорва, они и успокоятся. А там спины не успеют разогнуть, как долги начнут копиться, и в холопы загремят.
Неужто добровольно в крепость пойдут?
А как им еще выжить? Земля в округе только у вас, пан, и осталась, да и той немного.
Пойдут, не пойдут тут бабушка надвое сказала. Поживем, увидим.
Он соловыми глазами указал бурмистру на пустые рюмки. Тот, поняв хозяина с полуслова, схватился обеими руками за четверть и продолжал говорить:
А за работой холопам будет не до смуты, а там, может, и вовсе схлынет крестьянский гнев. Мужицкая ярость недолга, завершил свои размышления Богдан Леонтьевич.
Но страшна, с тихой грустью сказал Ханенко. Не пойму только одного Прежде мне казалось, что казаки и мои холопы без вина жить не могут, а они добровольно отказываются от него.
Это же крамола, ответил бурмистр. Она подрывает устои государства Российского.
Ну, ты не умничай тут! оборвал Ханенко. Что нам о государстве думать, о себе думать надо. Обычно наши казаки смирные и спокойные, терпеливо переносили все тяготы жизни, а тут взбунтовались. Да из-за чего? Пить, видите ли, не хотят. Это неспроста.
Может, католики их подговорили?
Все может быть, ляхи спят и видят, как бы нас снова под себя подмять.
15
Судьи в Сураже свирепствовали: им велели не просто наказать бунтовщиков, а покарать примерно, чтобы другим неповадно было стремиться к трезвости без официального на то разрешения.
Главным свидетелем выступал Давид Рубинштейн. Именно по его показанию разбиралось дело.
Решением суда Григория Долгаля, Харитона Кириенко и Демьяна Руденко приговорили к наказанию шпицрутенами через строй в сто человек.
Утром после развода солдаты роты были построены в две шеренги параллельно, лицом к лицу. У каждого в левой руке было ружье, а в правой шпицрутен, длинный гибкий ивовый прут.
В середине строя стоял офицер, держал бумагу и хриплым голосом громко выкрикивал имена осужденных. Их набралось около десяти человек. Харитону было видно, как с первых двоих сняли рубашки и поставили одного за другим. Руки каждого приговоренного к наказанию привязали к ружьям, чтобы тот не смог ни увернуться от удара, ни убежать, и два солдата за приклады тащили его вдоль строя.
Раздался резкий стук барабана. Харитон почувствовал страх. Сердце с тревогой забилось в груди. Но он его уже не слышал, только в уши била барабанная дробь.
Офицер опять начал выкрикивать имена кандидатов на экзекуцию. Харитон услышал свои имя и фамилию. Он невольно вздрогнул и сделал шаг вперед.
Они шли вдоль строя один за другим под стук барабана. Все движения солдат были точны и размеренны. Первые удары обожгли спину, она загорелась огнем. Нестерпимая боль наполнила все тело.
Харитон почувствовал, что силы оставляют его, но ружья, привязанные к рукам, держали его и тащили вперед. Сознание помутилось, он уже не понимал, где он и что с ним творится.
Каждый солдат из шеренги делал шаг вперед и с особым старанием прикладывал шпицрутен на спину осужденного. Унтер-офицер, идущий следом, внимательно следил за порядком: не дай бог, если он увидит жалость или в руках солдата ослабнет удар шпицрутена. Тогда несдобровать тому солдату, он вмиг окажется на месте осужденного.
Харитон уже ничего не видел, ничего не понимал только боль, одна боль Иногда до его сознания доносились слова тех, кого вели следом:
Братцы, помилуйте, братцы!
После наказания шпицрутенами их отправили на каторгу в Сибирь. Больше никто о них не слышал и не видел их.
За разгромленные шинки и воровство денег суд приговорил дареевское общество казаков к штрафам и возмещению ущерба на восстановление шинка.
Отца Дионисия похоронили в церковной ограде. От него остался холмик сырой земли, над которым возвышался деревянный крест. Вот так закончился праведный бунт за трезвость жителей села.
Глава 4
1
Похоронив мать и сестру, дети собрались в родительском доме.
Ну вот, брат, видишь, до чего пьянство довело? со злостью сказал Моисей Ефиму, сидя в хате за столом на месте хозяина. Теперь он по старшинству стал главой в семье. И тятю, и маму враз потеряли, да сестрицу жаль, ни за что пострадала. Как теперь жить с этим?
Моисей едва сдерживал слезы, молчал, шевелил сухими губами и с упреком смотрел на Ефима. Высокий, с широкой грудью, Иван поднялся из-за стола и пытался наброситься на брата с кулаками, но худощавый Моисей, заметно уступающий ему в силе, удержал его. Тут же вскочила Анастасия и, схватив мужа за руку, усадила на место и стала шепотом успокаивать.