Ну, стало быть, расскажу я теперь, что за путь-дорожку ты себе выбрал. А вернее сказать, не ты, она тебя выбрала. Быть тебе, Иван, великим воином, всей русской земли храбрым заступником, а злому ворогу погубителем.
Меч, что ты со дна достал, не простой. Два таких меча в мире есть. Откованы Сварогом они для внука Перунова, Скифа Ераклича, и лучших мужей его рода. Этот зовется Белый Хорт, брат его Хорт Черный. Кто обоими мечами владеет вовек побежден не будет. И земля его любому ворогу не по зубам окажется, и в какую бы чужедальнюю землю сам он не пришел всякого воина сразит.
В давнопрежние времена тот меч, что ты со дна достал, моим был. Другой же принадлежал брату моему кровному, может и ныне тот меч у него обретается. Да только где тот брат, мне неведомо. А вот тебе следует о том прознать. Ибо с того часа, как меч тебя признал, лишь сам он да его близнец ранить тебя могут.
Да как же такое быть может?! изумился отрок.
Молчи, не перебивай, нахмурился Всеславлич, выхватил из ножен на поясе булатный нож и, будто разгневавшись, ударил им в грудь Ивана. Тот лишь охнул от внезапной боли, но ни кровинки не пролилось, даже кожа не разошлась под железом. Вот так оно теперь и будет.
Парень потрогал грудь, не веря собственным ощущениям. Впрочем, за сегодняшний день случилось много такого, во что в здравом уме верилось с трудом.
Но ты не больно-то радуйся, кому много дано, с того много и спросится. Сам знаешь, с одной стороны на землю нашу басурманы валом прут, с другой иезуитово семя крадется. Да и белый царь, хоть за твоей спиной, как за каменной стеной, а подмоги от него когда густо, а когда и пусто. Своя рубаха ближе к телу, и выгоду свою он блюдет свято. Но такое может статься, что его выгода твоя невзгода. Потому запомни с царем или без царя, а землю русскую ты сам защитишь. Чему надо, я тебя обучу.
Но помни, срок твой подходит. Отец мой вырвался из темницы, в которую я его под Хвалынским морем запер, и люто жаждет расквитаться. А коли так, то глядишь, и брат мой жив. А стало быть, и меч при нем.
Да что ж ты, дедушка, загадками-то говоришь? Тебе самому в обед сто лет, а отцу твоему и все двести, почитай, будет!
Старик лишь захохотал от этих слов.
Сто говоришь? Да когда мне сто было, на месте дома твоего густой лес шумел! А вон те дубы я помню еще желудями! Отец мой Горын Змеич, брат, стало быть Змей Горыныч.
Что за сказки такие? не удержался удивленный отрок. Мне бабка о том сказывала, как богатырь Волх Всесла Глаза Ивана округлились. Так ты, значит, и есть Волх Всеславлич?!
Я и есть. Нечто раньше не дотумкал? Сражался я с братом моим и даже победил его. Да только мне его не убить: как раню я его, моя сила тогда к нему утекает. Вот как нынче сила побратима твоего в схватке к тебе ушла. На благо ты когда-то волчонка этого спас. Не раз тебе то добро вернется.
Так вот, мне отца и брата моих не сразить, а тебе под силу. Но только ж помни, не одним могуществом, но злым коварством сильны они. В каком облике тебе явятся, не ведомо, сами ли придут или пришлют кого не угадаешь. Вон Святослав Хоробрый, что прежде тебя этим мечом владел, в бою непобедим был. Ан ворожбой и предательством брат мой сгубил его. Так что готов будь, парень, к схватке и в день, и в ночь, и в жару, и в ненастье, и на земле, и в воде, и в небесах. Сейчас подкрепи силы. Волхв Всеславлич провел рукой над костром и там, где только что, пожирая хворост, скакало веселое пламя, очутился накрытый стол. А мне сейчас уйти надо. Позже вернусь, тогда учить тебя стану управляться с мечом.
Старец поднялся, развел широченные плечи и, казалось, стал выше на две головы.
А звать все тебя отныне будут Иван Сирко, как побратима твоего, Егориева зверя. Уразумел?
Иван Сирко молча кивнул, не сводя завороженного взгляда с наставника. И вдруг будто молния ударила с земли в небо. Исчез, растворился в воздухе седобородый богатырь, и следа не осталось.
Иван сидел у кошмы, заставленной снедью. Мысли беспорядочно кружили вокруг событий нынешнего дня. Меч лежал у него на коленях, и почему-то от прикосновения гладкой стали ему сделалось удивительно спокойно. Он бы, пожалуй, решил, что старик посмеялся над ним, рассказал старую, как мир, сказку, когда бы не произошли с ним все эти чудеса наяву.
«Да как же такое могло случиться? Не с кем-нибудь, не где-нибудь, а со мной в этот самый день. Неужто я зверем и рыбой оборачивался? Ужель и впрямь меч, Сварогом откованный, мой отныне?..»
С реки послышался дружный плеск весел.
Давай, навались! зычно прикрикнул кто-то.
Иван вскочил. По Днепру в сторону порогов двигалась казацкая чайка, остроносая, с вязанками камыша поверх бортов, стало быть, идущая с моря. Еще отец, когда был жив, рассказывал, что, скрытно подбираясь к ворогу или прячась от него, казаки убирают мачту и загружают чайку так, что эти самые пучки, будто поплавки, держат лодку на воде.
Иван радостно замахал рукой, приветствуя сечевиков. Завидев его, легкий кораблик направился к берегу.
Эй, хлопец! послышался с воды зычный голос. Как тут рыбалка?
Иван пожал плечами.
А что ж ты тут, птицу бьешь?
Не-а. Но рыбы и птицы тут много.
Вот и славно, отозвался казачий ватажник. А татар нет?
Сирко мотнул головой.
Не видать, не слыхать.
Ну, стало быть, оторвались. Атаман крикнул: Здесь лагерем станем!
Он погладил длинный ус, и когда чайка приблизилась к берегу, ловко спрыгнул наземь и уставился на стоявшие пред Иваном яства.
Ишь ты, тут и стол накрыт. Ждешь кого?
Милости прошу, подхватился Сирко. Почитай, вас и жду.
А ну, хлопцы, налетай!
Вывалившие на берег казаки гурьбой набросились на еду и смели ее с такой скоростью, что гостеприимный хозяин едва успел схватить ломоть хлеба.
Ты, малый, чьих будешь? довольно поглаживая живот, поинтересовался обладатель зычного баса.
Иванко я, сын казачий. Отца Митрием зовут.
Митрич, стало быть. Атаман вновь закрутил ус, оглядывая парня. Добре, добре. А я, стало быть, Максим Лихолет. Слыхал о таком?
Иван честно мотнул головой, что явно не порадовало осанистого усача.
А тут что делаешь? спросил он.
На Сечь иду.
Ишь ты, на Сечь! А саблю, небось, у батьки скрал?
Иван нахмурился, глянул туда, где оставил добытый в реке меч, и опешил вместо длинного прямого клинка перед ним лежал изумительной работы шамшир[1] с вызолоченными письменами и узорами, сбегающими от пяты к острию по зеркально блестящей стали.
Не-а, сам добыл, возмутился Сирко, удивленно разглядывая оскаленную волчью голову, венчающую рукоять.
Да ну, неча брехать, где ж тебе этакую красавицу добыть?! хмыкнул Лихолет. Тебе ж, поди, мамка и ножа не доверит капусты нашинковать! А вот слушай что скажу, давай так сговоримся ты мне эту саблю дай, тем паче, коли она твоя, а не отцова-дедова, а я тебе иной отдарюсь. Доброй, ты не сомневайся! А к тому еще и джурой[2] к себе возьму. Ну что, по рукам?
Не, не дам. Да и не хочу я джурой. Уж больно честь велика, я, поди, и капусту-то не всю порубал! снова покачал головой Сирко.
Ишь, какой гордый! криво усмехнулся ватажник, раздосадованный отказом мальчишки. Ну, так я эту саблю все одно возьму. Мне, поди, нужнее. Он сделал шаг к лежащему на кошме оружию и вдруг услышал неподалеку глухое рычание. Из-за ближайших кустов, недобро глядя на обидчика и приседая для прыжка на задние лапы, появился крупный волк. Максим потянулся было к рукояти пистоля, торчавшего за поясом. Но зверь, обнажив клыки, вновь глухо зарычал. Ишь ты, пробормотал атаман. Ну ладно, будь по-твоему. А тока об заклад готов биться хоть с саблей, хоть с волком, хоть на руках ходи, а не быть тебе сечевиком. Кто ж тебя, этакого заморыша, в курень примет?
А вот буду! упрямо буркнул Сирко, хмуро глядя на ватажника.
Лихолет расхохотался и, обернувшись, хлопнул себя ладонью по седалищу.
Вот тебе, а не Сечь! Да скорее уж ты нас пехом обгонишь и до Хортицы прежде нашего дойдешь, чем казаком станешь!