Это у тебя от Димки? спросила Лена, махнув полотенцем Киту в лицо, чтобы обозначить синяки.
Да.
Аптечка дома есть?
Не знаю, наверное, может быть. В холодильнике посмотри. Или вот тут, в буфете.
Лена открыла буфет, вытащила оттуда несколько корзинок и косметичек, просмотрела по очереди все. Что-то всё же нашла, вспомнила, что однажды, на первом курсе ещё, она оставалась у Кита на ночь они несколько суток без остановок готовились к своей первой сессии и его мама показывала ей, что и где лежит: шампунь, гель для душа, зубная паста, мицелярная вода, вата. Пошла в ванную за ватой и почему только такие ненужные мелочи держатся в памяти, а из тех билетов она уже не слова не вспомнит, включая название предмета? вернулась, принялась лечить. Совсем как маленький чувствовала себя воспитательницей младшей группы детского сада.
Холодильник у тебя пустой, как в первый час после покупки. Лучше?
Лучше. Но у меня ещё ребро.
Какое ребро?
Болит. Ребро, Кит осторожно, будто бы впервые имел дело с этим телом, пощупал свой бок слева и тут же поморщился. Вот тут.
Лена покачала головой: что там может быть с ребром? На её памяти рёбра только ломались, а с этим она не помощник. Это она даже диагностировать вряд ли сможет.
Можно? поднесла руку к тому месту, где ему стало больно. Никита кивнул, она осторожно нажала, прощупала по всему ребру.
Наверное, трещины нет. Ты знаешь, что? Можешь считать меня демоном, бессовестно ворвавшимся в твоё личное пространство, но вставай-ка и иди в ванную. Чистую одежду я тебе найду и принесу. Не закрывай дверь, просто зашторься оставлю на коврике. Я пока в магазин схожу, хорошо? А то у тебя тут макарон хватит максимум ещё на один раз. В общем, включайся давай, нам без тебя никак.
Добавила зачем-то это «нам без тебя никак». Честнее было бы сказать: «мне». Хотя и «мне», конечно, было бы сомнительное. Никогда бы раньше не подумала, что Никита такое незаменимое существо, но вот, чуть не потеряли, попрощались уже с ним, набоявшись. Оказалось, что без него если и «как», то с большой натяжкой. Выходит, не соврала.
Почти что подняла парня на руки, почти что сама дотащила его до ванной, прислонила к стеночке пусть стоит там.
Сейчас вернусь с одеждой проконтролирую. Потом из магазина вернусь и проконтролирую ещё раз. Дерзай! строго сказала Лена и ушла к Никите в комнату, искать, что можно ему притащить. Минут через семь, когда принесла свежие вещи и полотенце, из ванной слышался шум воды. Уже что-то. Как и обещала, открыла дверь, оставила всё на коврике, собралась и ушла за продуктами.
Кит стоял в ванной в носках, которые забыл снять, лил ледяную воду и медленно-медленно приходил в себя. Сначала его вся эта Ленина суета злила: какой в ней толк, когда больше нет смысла ни в еде, ни в чае, ни в чём ещё? Потом живот отозвался несильной и немного приятной болью на макароны надо же, не думал, что его ещё будут кормить. Как вообще не окочурился за всё это время от голода? Чудеса организма в отчаянии, магия, которая всегда рядом. Под конец от заботы старосты стало лучше, будто бы очнулся от тяжёлого сна: очнулся, а ещё не проснулся, но обратно проваливаться пока не тянет: если поторопиться, кошмар вернётся.
Через двадцать минут встретил Лену в чистом, с мокрой головой, с уже не дежурным, а искренним: «Спасибо тебе».
Поставили ещё чаю. С вопросами она больше не лезла, но была рядом до самого вечера, следила, чтобы Кит функционировал. Он подыгрывал изо всех сил, старался сам включиться в суету, но как только это стало возможным, Лену выпроводил. Напоследок она сказала:
На эту неделю я тебя отмажу, но чтобы с понедельника был на парах. Иначе я прямо сюда учебную часть привезу.
Вышла. Кит посмотрел в телефоне, который она предусмотрительно зарядила: сейчас был четверг. Очень мало времени, чтобы снова стать человеком, когда так не хочется и так не можется. Не доползая до кухни, сел на пол, расслабился, готовый снова чувствовать со всех сторон сознания невыносимую боль. Но боль целиком больше не шла.
Пятая. К.
Если бы Кит и хотел забыть о том, что сегодня понедельник, он бы не смог. Два дня его никто не трогал, но с утра воскресенья посыпались сообщения от Лены. Девушка взялась опекать его, а всё, что ему было нужно это одиночество и возможность упиваться своим горем до тех пор, пока горе не выпьет его.
И всё же он заставил себя встать в восемь утра, заварить кипятком пакетик с безвкусным геркулесом (с десяток таких Лена притащила ему из магазина вместе с другой «быстрой» едой, в расчёте, видимо, на то, что готовить он себе ничего не будет в совершенно верном расчёте), принять душ и одеться. После этого понадобилось полчаса перерыва, полчаса одной-за-одной сигарет, потому что притворяться нормальным человеком невыносимо сложно, когда в тебе от человека осталась только смертная тоска.
Кит мог бы уговаривать себя фразами в стиле: «мама хотела бы, чтобы я продолжал жить дальше» и «мама не простила бы, если бы я из-за неё от голода сдох» но это была не очень-то правда. Конечно, мама его любила, любила больше всех на свете ни для кого это не тайна. Но мама не собиралась умирать, вообще никогда о смерти не думала, мама она живее всех живых, живее самого Кита, она олицетворение «carpe diem»1. Так что она не могла строить предположения о том, что будет с ним, если вдруг её не станет.
Мама должна была быть всегда.
И в глубине души Кит до сих пор верил в то, что не «должна была», а «есть». Ему ведь не сказали, что её больше нет. И гроб хоронили пустым. А вот это вот их «человекоподобных останков нет» мало ли, какую чудовищную ошибку они могли допустить. Они просто не нашли маму. Мама просто встала и ушла, совершенно живая, и однажды она придёт домой.
«Не придёт», жестоко одёрнул себя Кит, до чёрных хлопьев вдавливая пальцами глаза внутрь черепной коробки. Только бы ничего не видеть.
Мама не верила в бога, но верила в ангелов-хранителей. И хотя сам Кит отрицал любую религиозную чушь, он подумал: что, если съездить в церковь, задобрить свечкой, или как там принято, её духа-хранителя, передать через него просьбу о прощении? Если мама в это верила, может, ради неё такое чудо и случилось бы.
«Бред, бред, бред», металось в голове у человека, который совсем коньками ехал от горя и от спёртого воздуха, насквозь пропитанного никотином. Уходя, он открыл на кухне окно, чтобы потом проверить: пожелтел потолок? Что-нибудь вообще изменилось, был в этом какой-то смысл?
Кит сел в метро. К первой паре он совсем уже опаздывал, ко второй было ещё слишком рано, и он промотался несколько лишних кругов по кольцу, заткнув уши, надвинув низко-низко шапку. Присутствие людей, да ещё в таком количестве, приводило его в паническое состояние; уйти от людей тоже было страшно своими сердитыми от спешки, противными рожами они напоминали о том, что в мире есть что-то кроме смерти мамы.
(Хотя какая разница, что есть в мире, когда её больше нет?)
Не глядя ни на кого, Кит чувствовал, как люди избегают его. Место рядом неизменно оставалось пустым, вокруг не было толпы, хотя на часах десять с небольшим: обычно в это время в метро всё ещё полно народу.
Даже почувствовал облегчение, когда кто-то занял соседнее сидение, с трудом, наверное, поместился, потому что всем телом прижался, и если бы только можно было втиснуться в поручни сильнее, Кит обязательно втиснулся бы. На какое-то время ненавистное и в то же время такое необходимое незнакомое, чужое человеческое существо отвлекло его обозлённые до предела мысли, и от этого паника накатила с новой силой. Он почувствовал, что начал задыхаться, и на следующей станции вскочил с места, чтобы выбежать наверх, на морозный воздух, к солнцу, которое в подземелье метро вдруг снова оказалось нужным.