Он ведь решил, что, если не будет психовать, тётя Тоня опять станет доброй к нему, полюбит его и заметит, как он был добр к ней, как он видел и любил её. И он старался не плакать, старался терпеть, пряча слёзы даже от самого себя, когда оставался в одиночестве, или ночами, когда мог находиться в личном пространстве на кровати, укрывшись одеялом с головой.
А теперь у него получались некрасивые и нежалостливые кряхтенья и длинные завывания, похожие на мелодию в одну ноту:
У-у-у ы ы он рыдал, как мог. Зато слёзы, которые тоже ему знакомы были плохо, выплескиваясь вместе с ненавистью из глаз, будто бы снижали давление в груди, освобождая в ней что-то новое.
Обессилев, он обмяк и остался лежать, бездумно слушая пульсирующий звон в ушах, похожий на монотонный лесной шум.
Лес умел молчать, слушать и тихо отвечать. Наверное, за сотни или даже тысячи лет он слышал многое о жизни людей, которые приходили сюда делать то, что нельзя делать людям в мире людей.
Только через час Артём поднялся, оглядел окружающий пейзаж, тусклый и бесцветный, как старое кино.
Собравшись, он поднял рюкзак и, пошатываясь, побрёл к пространному разливу ручья. Здесь, зачёрпывая в руку родниковую воду, он вычистил штаны, куртку и рюкзак. Здесь он попробовал прикинуть дальнейшее.
Миссия, вроде бы, выполнена, ненависть, вроде бы, выплеснута. Но за нею, как оказалось, пряталось и ещё что-то, что он видел в собственных глубинах, но не мог пока определить, осознать и отнести к очевидному.
Ненависть оказалась только смердящей корочкой на гниющей ране, которую расковырял он безумством крика. И теперь рана та болела открыто, не скрываясь. Как и положено болеть тому, что лишается защитной корки.
Что делать дальше?
Он чувствовал, будто душа его, когда-то составленная в единый механизм, пусть и неровно работающий, теперь разобрана, разбросана, и открылось её уязвимое ядро, которое без доспехов ненависти всю свою силу расточало в пустоту, нисколько Артёма не питая, а обессиливая и обезмысливая.
Он тяжело встал, забросил рюкзак за спину, долго возился с лямками. Потом набрал полные лёгкие воздуха и медленно выдохнул.
В любом случае, точка поставлена. Теперь он, по крайней мере, свободен от желания быть правильным и может кричать, на сколько хватит вопля.
Он вяло подпрыгнул на месте, чтобы проверить прочность крепления поклажи на спине. От его движения птицы разлетелись в разные стороны, будто расступаясь и освобождая ему путь, и деревья одобрительно покивали кронами. Теперь даже шум в ушах утих, уступив звуковое пространство шуму леса, шуму живого, наполняющего его.
Артём всмотрелся в окружающее: мир без людей Что в нём есть? Дурная погода, голод и жажда, хищники, болезни и смерть. Больше ничего Артём вообразить не смог. И что? Разве все эти опасности, даже собранные вместе, перевесят хоть одно человеческое предательство, хоть одну подлость?
Артём вздохнул и вгляделся в зелёный лесной полумрак.
Внизу по течению ручья послышались всплески воды и зазвучала необычная птица, пение которой больше походило на «трыканье» крошечного динозавра. Как в реликтовой дочеловеческой природе, в которой было всё, кроме подлости и предательства.
Держась отвесной стены оврага, Артём пошёл на звук, тем более, что выбраться можно было только ниже по течению.
Вскоре овраг раздался и открылось обширное болотце, поросшее тонким тростником и рогозом и притенённое гигантскими раскидистыми акациями.
На берегу болотца лежала дохлая собака, попавшаяся задней лапой в небольшой охотничий капкан. Вот и вся человеческая правда.
Артём подошёл ближе и рассмотрел труп. Скорей это была не собака, а чёрная с белым лисица или даже енот. Артём не очень разбирался в диких животных.
Он пнул «дохляка» ногой, чтобы сместить его и рассмотреть морду.
Но «труп» взвизгнул, подскочил в воздухе, звеня короткой цепочкой капкана, и Артём отпрянул назад, чуть не завалившись в камыши.
Ах ты! вырвалось у него. Не ожидал он воскресения дохлой жертвы охотника. Притворщик!
Зверёк сгорбился дугой, видимо для устрашения, и по-динозаврьи застрекотал, испуганно зыркая маленькими подвижными глазёнками. Теперь понятно, что это была за птица. Это проходимец енот, угодивший в капкан.
Артём снял тяжёлый рюкзак, присел на корточки и рассмотрел ловушку, чтобы разобраться в её устройстве: две дуги, пружина и защёлка. Если пружину сжать, то капкан будет взведён, и кто-то в него обязательно попадётся. Артём криво усмехнулся, когда понял, что угодил в такой же капкан, защёлка которого должна была соскочить рано или поздно, пружина должна была разжаться, а противоречия должны были столкнуться, защемив в ловушку его душу.
Он вздохнул и протянул к еноту руку, проверяя реакцию животного. Енот отскочил назад, насколько позволяла цепь, ещё больше выгнулся, встав боком к противнику, и снова устрашающе «затринькал».
Как же тебе помочь? пробормотал Артём сам себе, покопался в рюкзаке, вынул пачку печений и бросил одно еноту.
Опасливо косясь на человека, енот медленно поднял печеньку, осторожно, но цепко взял её обеими передними лапками, больше похожими на крошечные человеческие ручонки, обнюхал угощенье и, не сводя глаз с противника, откусил.
Печенье его потрясло! В восторге, уже почти позабыв о человеке, он отдался таинственной стихии вкуса, и, молниеносно работая челюстью, сгрыз угощение.
Артём поднялся, огляделся и нашёл вполне подходящую палку, которой безопасно для рук можно было надавить на пружину. Провозившись минут десять, он освободил енота, и тот грязной тенью шмыгнул в заросли тростника и растворился в них.
Артём оглядел тростник, осмотрелся вокруг зверь ушёл восвояси.
Артём же восвояси уйти пока не мог. Собственных «своясей» в этом мире он не имел никогда, а жить среди людей, в полной мере завися от них, но чувствуя их ненависть к себе и ненавидя в ответ, больше не мог.
Он вздохнул, уселся на сухую глинистую кочку, достал смартфон и «побродил» пальцем по электронной карте.
За несколько дней или около того можно было выйти к морю. У Артёма не было опыта хождения по лесу в поисках самого себя, поэтому он не знал, с какой скоростью это делается, и когда путь этот выведет его к морю. И уж тем более, к пониманию того, как жить дальше.
Внутренняя боль, похожая по ощущению на спицу, воткнутую в сердце откуда-то снизу, из-под ребра, и поэтому достающая прямиком до мозга через грудину и горло, притупилась, одрябла. Но радости от того не прибавилось, как не прибавляется её после удаления зуба, хоть и немеет уязвленная плоть.
Артём медленно поднялся, ещё раз огляделся. Нужно идти. Всё равно куда, лишь бы найти выход и понять.
ВАКУУМ
Он пробрался сквозь тростниковые заросли, и ему открылся пологий разлив, плавно вдающийся в быстротечную, юркую речушку, влекущуюся по дну каменистой промоины.
Артём решил следовать вдоль реки по просохшей линии её вешнего дна, в бездождие казавшейся пространным каменистым берегом.
И он побрёл бессмысленно и устало.
Время от времени он присаживался на валуны или останки павших деревьев, принесённые сюда половодьем, и так сидел, бездумно разглядывая биомассу под ногами или однообразное каменье мёртвого речного дна.
Теперь ему казалось, что, разжав какую-то внутреннюю пружину, он высвободил живущее в нём горе, которое обессиливало душу.
И, не видя жизни перед собою, он брёл бесцельно, не замечая окружающего и не выбирая направления, не подкрепляясь, а только похлёбывая воду из бутылки.
К вечеру, приметив на берегу луговинку поровнее, он выбрался из каменного русла и разбил лагерь: выбросил самораспаковывающуюся палатку, обложил будущее кострище камнями и подвесил на сук ближайшего дерева туристический фонарь.