Ну-у Думаю, ежели не враг, то пусть живет, как хочет, уже неуверенно сказал поборник советской власти.
Когда больные поняли, что у меня нет желания говорить, то стали обсуждать другие новости. За несколько дней мне много чего довелось услышать. И о большевиках, и о бандах, и о плохой жизни. Все утренние разговоры, нередко перераставшие в яростные споры, обычно начинал Лукич.
Вчера брат мой приходил. Ругался, что сплошные страдания Расея-матушка принимает! Сначала война с германцем, переворот против царя, потом вой ны с белыми генералами. Взяли верьх большевики, и что изменилось? Ведь казалось, что буржуй пошел ко дну, пролетарий вынырнул наверх. А что теперь? Снова буржуй наверху. Как такое возможно?
Вот и я говорю: переворот сделали, а что переменилось? поддержал его Василий Семенович, изможденная личность с нездоровой кожей лица. Раньше мы хозяина величали «господин», а теперь «нэпман». Шерсть снаружи другая, а нутро-то у него прежнее. А я скажу вам, почему так получилось! Прогневили люди Господа, перестали молиться. Вера в народе пропала!
Брось, батя, говорить нам про веру, про Бога, убежденно сказал бритоголовый здоровяк по имени Николай. Мы сами своими руками расправились с царем и белыми генералами, а кулака и нэпмана, которые сейчас жируют, дай время, как клопов подавим. Только время для этого надобно! Герб какой у нас? Серп и молоток. Вот! Власть-то, она не чужая нам, народная, все в нужное русло направит.
Вместе со спорами были и рассказы о том, кто что видел и пережил за прошедшие годы. От прямых участников и очевидцев я узнавал о войне с Колчаком, о партизанской войне в Сибири, о крестьянских восстаниях, охвативших половину Сибири в 19191921 годах. Теперь я знал, что нахожусь в селе Никольском, расположенном в ста двадцати верстах от Красноярска, и что сейчас конец мая 1924 года. Вот только определить, настоящее это прошлое или альтернативная версия Земли, у меня просто не хватало знаний по истории.
Участия в спорах я не принимал, но иногда задавал каверзные вопросы, подогревая спорщиков и тем самым собирая нужную мне информацию. Мне стало известно, что село большое и что в лучшие времена здесь жило около четырех с половиной тысяч человек, а сейчас и трех тысяч не наберется. Имеется сельсовет, ОГПУ, милиция, железнодорожная станция. Отделение Красноярского банка, «Золотоскупка» и заготовительный пункт. Аптека, три частные лавки и два государственных магазина. Есть церковь, кирпичный завод с полусотней рабочих, лесопилка с мебельной мастерской, свечной и смоляной заводики. Немалая часть местных жителей жила тайгой. Шкуры и мясо зверей, травы, грибы, ягоды. Сдавали и золото.
Село раньше держалось на крепких хозяевах, которых было не менее сотни, как утверждал дед Матвей Лукич, коренной житель. Когда царя свергли и к власти пришли большевики, тогда и началось разорение хозяйств, в результате чего часть жителей, взявшись за оружие, ушла в лес, и советская власть на селе разом закончилась. За последние несколько лет ее еще два раза пришлось восстанавливать. Сельсовет, который сейчас представлял власть в селе, был четвертым по счету, причем четверо из них были приезжими, назначенные сюда уездным комитетом. Как я понял, их власть дальше околицы села не распространялась и держалась на шести сотрудниках ГПУ, десятке милиционеров, а главное, на полуэскадроне ЧОН, который квартировал в селе и был придан местным властям в качестве силовой поддержки.
Когда мои соседи по палате считали, что я сплю, то вполголоса говорили и обо мне.
Старовер наш будто только на свет народился. Спрашивает, словно совсем ничего не знает.
Ничего удивительного. Окромя леса, он не видал ничего. Молитвы, охота, рыбалка, работа по дому и все. А стоило ему в люди выйти, сразу растерялся, потому и замкнулся. Есть, правда, одна странность.
Какая, Лукич? спросил его Семеныч, чье изможденное лицо напоминало мне лица узников немецких концлагерей со старых фотографий.
Был я на дворе, когда парнишку привезли, а потом помогал переодевать и мыть парня. Так одежка на нем совсем сопревшая была, прямо расползалась от ветхости, когда мы его переодевали. Где же он столько времени был, ежели из Дубининского скита? Для старовера шестьдесят-семьдесят верст не расстояние.
Может, из узилища ихнего сбежал? Староверы, как я слышал, в своей вере ох как строги.
Не могу не согласиться с тобой. Да и бог с ним. Главное, выжил парень.
В их неспешный разговор ворвался голос Артема, десятника с кирпичного завода, поборника советской власти, сейчас явно желающего поспорить. В отличие от спокойного и рассудительного Николая, которого пару дней назад выписали, ему явно не хватало ни знаний, ни правильности понимания того, что происходит.
Да все эти сектанты враги советской власти! раздался его голос. Их в сельхозартель приглашали, по-человечески, а они, дескать, не могут! Вера им не позволяет! Сам в газете читал
Ты веру, Артем, не тронь! Ты первый взовьешься, только скажи что-то супротив советской власти, так и тут. Ты и сам крещеный, и в церковь ходил. Не так, что ли?
Ходил. Так то раньше, а теперь понял, что попам веры нет! Правильно большевики говорят: дурман это! Просто дурят людям головы! не находя доводов, горячился десятник.
Ишь ты, какой горячий! тут же вступил в спор Лукич. Веры нет! Бога нет! Да вы просто подменили нашу исконную веру болтовней о хорошей жизни! А когда она будет, так об этом молчите! Что, не так, что ли?!
Будет! Вот тебе крест А! Будет светлое будущее для всех людей! Все будет! Дай только время! горячился десятник с кирпичного завода.
Чего их трогать, скитников? не обращая внимания на суть спора, спокойно сказал Семеныч. Сидят в лесу и богу молятся. Пусть. Кому они мешают?
Мешают! Советской власти мешают! сразу переключился на него заводящийся с пол-оборота Артем. Дурной пример подают! Раз свое хозяйство имеют, значит, кулаки-мироеды!
Ты, Артем, говори, говори, да не заговаривайся! возмутился Лукич. Какие из них мироеды? Ты видел, как они живут? Нет. Ты всю жизнь на заводах работал и ничего про них не знаешь, поэтому нечего наводить на них напраслину.
Чего про них знать, ежели я сейчас вижу. Ваш старовер даже говорить с нами не хочет. Почему? Мы к нему со всей душой, а он нам фигу показывает. Может, он контра и ненавидит советскую власть? Ты, Лукич, можешь сказать с полной уверенностью, что он наш человек?
Артем, ты дурной? Посмотри на парня. Он еще молодой, зеленый совсем. Просто всю жизнь в лесу прожил, вот поэтому для него все странно и чудно.
Я не видел лица Артема, так как усиленно притворялся, что сплю, но, судя по его изменившемуся голосу, тот смутился, понял, что перегнул палку.
Насчет контры признаю, погорячился. Чего он тогда молчит, волком смотрит?
Да он просто пытается понять, как людская жизнь устроена. Я ж тебе толкую: для него сейчас все внове.
Не прошло и пяти минут, как разговор снова поменял направление. Ругали, в который раз, власти, которые опять дали волю буржуям, и те скоро совсем им на шею сядут. Говорили про товарищества и артели, в которые загоняют крестьян, про какие-то мятежи и расстрелы, про плохие продукты и как нынче с охотой будет. Кончилось тем, что десятник опять начал жаловаться, что рабочим кирпичного завода уже три месяца не платили зарплату.
Как жить, скажите, рабочему человеку?! И в партийные органы обращались, и в ЧК письмо написали. Говорят: примем меры! Разберемся! Одни слова! Точно говорю: контра в дирекции засела!
Так как подобные жалобы возникали по три раза на день, мужики просто замолкали, ожидая, пока десятник выпустит пары. Нередко говорили и о местных бандитах, двух известных местному народу личностях. Левше, главаре банды, когда-то бывшем красном партизане, и Вешателе, возглавлявшего банду бывших белогвардейцев. Его называли Вешателем, так как пойманных представителей советской власти он предпочитал не расстреливать, а вешать. Больные ругали их на все лады, а заодно проклинали уголовников всех мастей, от шаек беспризорников до грабителей и убийц. Зато мировые проблемы их совсем не трогали, если только разговор не шел о мировой революции и о той счастливой жизни, которая после нее наступит.