Но я не скажу тебе всего, если не упомяну еще об одном чувстве. Посреди ненависти и страха, и невыносимого напряжения доверчивое объятие маленькой девочки то, как крепко, ища защиты, она прижалась к моим ногам стало для меня глотком воздуха. Робкое тепло ее тела, хватка воробьиных пальцев, чувство моей собственной важности для нее в эту минуту все это немного смягчает сердце. Неловко признаваться, но я чувствую нежность и желание ее защитить и следом приходит надежда и стремление разобраться.
Не могу сегодня больше писать, хотя рассказать еще есть о чем. Продолжу в следующем письме.
Спасибо тебе за то, что ты есть на той стороне, что я могу обратить к тебе свои мысли и надеяться, что ты услышишь и ответишь. Я пишу и словно бы вижу твое задумчивое лицо, твой карандаш, рисующий волны и листья (ты всегда их рисуешь, когда слушаешь нас), шпильку, падающую из волос, когда ты киваешь. И мне становится легче. Я не один. Я часть Ордена, а ты часть меня, и это придает мне силы.
Я еще напишу.
С мыслями о тебе
Брат Софроник
Письмо восьмое
Той ночью Лютик заболел.
Волчок как скрылся из дома, так и не появился до ночи. Но я спросил у старой Пири, знает ли она, где мальчик отсиживается после ссор с матерью. «В сарае», буркнула она. Я отнес в сарай на берегу теплую одежду, большую кружку молока, хлеб, сыр и орехи; сложил аккуратно на лавку, рядом поставил лампу и спички, от души надеясь, что Волчок не устроит пожара. Пири смотрела на мои сборы молча, но в ее вороньем лице мне чудилось хмурое одобрение.
Мне кажется, если бы она больше проявляла то, что думает, детям было бы легче. В ней есть забота, надежность и скрытая доброта Пири похожа на узловатое старое дерево, в шершавых ветвях которого находят приют птицы и белки.
Рыжие белки с красными от ярости глазами.
Я видел, как Аранка беззвучно рыдала, уткнувшись лицом в ее клетчатый передник, висящий в углу на гвозде, а Пири неловко погладила ее по спине, поверх взъерошенной косы.
Ранним утром я проснулся от скрипа двери. Заря только занялась, в окно сочился холодный озерный туман. Пири стояла надо мной, закутанная в неизменную черную шаль только черного кота не хватало для полной картины.
Что случилось? отчаянно растирая глаза, спросил я. В первые минуты после пробуждения все вчерашнее казалось далеким, как дурной сон.
Пойдем-ка проверим мальчика, тихо проворчала Пири.
Волчок пришел ночью, сказал я, зевая. Я слышал.
Этот-то придет, чего ему будет, отмахнулась старуха. Вставай, пойдем, чую, без тебя не управлюсь.
Дрожа, я натянул чулки и верхнюю юбку, привычным уже жестом пригладил волосы, зацепил заколкой возле уха. В детской было тихо: Волчок спал, бросившись на постель в одежде, сжимая в руках подушку, словно во сне хотел ее задушить. Ива и Лютик белыми холмиками круглились каждый в своей кровати. Дверь в спальню Осоки была крепко закрыта. В спертом, согретом дыханием воздухе стоял резкий запах мочи. Пири вздохнула досадливо и жалостно:
Как в воду глядела.
Покосилась на меня, снимая шаль и вешая ее на стул.
Вот так тут у нас. Ну, что стоишь. Бери мальчика, я постель соберу. Мне уж его не поднять.
Я легонько потряс Лютика за плечо он с трудом поднял на меня взгляд. Плечо было горячим, как печка. Просунув руки под его худенькое тело, я поднял мокрого мальчишку и выпрямился, прижимая его к себе. Лютик неожиданно нежно обнял меня вялыми руками за шею.
Какая ты сильная, Цзофика, удивленно просипел он.
Голоса у него почти совсем не было.
Пока Пири собирала в узел обмоченное белье и стаскивала с кровати матрас, я стоял, держа Лютика, и думал о том, что, должно быть, прошло уже много лет с тех пор, как его брали на руки. И какое это, наверное, удивительное чувство, когда тебя, такого большого, как младенца прижимают к груди. Лютик положил мне голову на плечо, руки соскользнули с моей шеи он то ли дремал, то ли бредил. Дверь в соседнюю комнату отворилась, и Осока в длинной рубахе, в чулках, растрепанная заглянула в детскую.
О, протянула она, сморщив нос. Ну все, пошло-поехало кривое колесо.
Меньше болтай, хмуро проворчала Пири.
Осока ловко подхватила край тяжелого матраса и помогла старухе вынести его из детской. Их осторожные шаги в коридоре удалились и снова приблизились.
На своей постели подскочил и сел встрепанный Волчок. Царапины у него на шее покрылись корочкой и выглядели как присохшая грязь. Оглядев нас, он быстро сообразил, что к чему.
Вот же ты зараза, обратился он к брату досадливо, но беззлобно. Сейчас опять начнется черт, хоть из дома беги.
Лютик, прижимаясь ко мне, слабо всхлипнул.
Да не реви ты, попенял ему Волчок. Чего тебе-то реветь? Лежи да хворай, чего уж теперь.
Мельком глянув за окно, он встряхнулся, как пес, сунул ноги в башмаки и приготовился отбыть, но, покосившись на меня, задержался и привел в порядок свою постель. Я оценил этот скупой жест благодарности за припасы в сарае.
Счастливо оставаться, бросил Волчок, просквозив в двери ни одна половица не скрипнула под его ногой: видно, путь был проверенный.
Иди, иди, шлында, бросила ему вслед Пири, а мне отчего-то наоборот хотелось, чтобы парень остался. Вместе с ним из комнаты ушла суровая бодрость. Лютик у меня на руках совсем раскис и захныкал. Осока тоже ушла к себе одеваться. Усадив горячее бескостное тело Лютика на постель брата, мы вдвоем с Пири поменяли ему рубашку, натянули на ноги шерстяные носки и уложили под одеяло. Словно дождавшись этого, со своей кровати поднялась Ива. Сонно отводя с розового личика легкие пряди, жмурясь, как кошка, она прошлепала босыми ногами по полу и, забравшись в постель рядом с Лютиком, свернулась у него под боком и снова ровно и мирно засопела. Лютик повернулся на бок и большой скобкой окружил ее так дети во сне прижимают к себе тряпичную куклу.
Вот так у нас тут, снова вздохнула Пири, печально и сердито. Теперь пусть мать просыпается, и так ей забот хватит.
Меня удивляет и радует беззлобность детей друг к другу. Лютика не презирают, не дразнят. В такой сложной семье легко представить ссоры и драки между детьми но этого нет. Наверное, от того, что все они в одной лодке: всем не хватает матери, у Юфрозины нет любимчиков, она одинаково далека от всех своих детей, им нечего делить. Грустно думать об этом. Дети не злы но и не нежны, они не друзья так, случайные попутчики в этом мире. Разве что Ива И снова я спрашиваю себя, в чем тут загадка. Может быть, она просто еще маленькая, и нежность в ней котячья, младенческая еще лепечет на своем детском языке, еще не научилась молчать и терпеть.
Я все присматривался в тот день: теплеет ли Юфрозина к больному ребенку? Скажу тебе, что ухаживать и лечить она умеет и ни на кого это не перекладывает. Еще скажу, забегая в рассказе вперед, что всю ночь она просидела в детской, рядом с постелью мальчика. Но что стоит за этой самоотверженной заботой сострадание или чувство долга я не могу понять. Все скрыто за мраморным фасадом ее лица. Я чувствую только напряжение, натяжение оно окружает Юфрозину как летнее марево и совсем нетрудно вспомнить, как накануне она впала в неистовую ярость. И страшно вновь задеть эти тлеющие угли.
Что питает эту ярость? Куда ушла любовь и была ли она? Может ли мать не испытывать нежности к детям хотя бы к маленьким и слабым? И если может, то как так вышло? Вот сколько у меня вопросов.
Как же мне тебя не хватает, Марит, как мне тебя не хватает! Хоть бы поговорить с тобой. Хоть бы и просто помолчать. Я всегда замечал, какие книги ты читаешь, я брал их потом, гладил шершавые с лаковыми буквами переплеты зная, что их касалась ты, читал, останавливаясь, задумываясь, гадая какая мысль показалась тебе ценной. Замирал, когда книга волновала меня а ты? вздыхала ли ты над этой страницей? Холодок поддувал в шею как будто ты заглядывала в книгу через плечо