Что такое он он говорит, этот? побледнев еще заметнее и показав набалдашником палки на Дебу, спросил тихо жену Зарубин.
Та тут же подошла к нему вплотную и положила руку на его шею, шепнув:
Не волнуйся, Ваня, тебе вредно!
А Дебу, обращаясь в это время только к Варе, продолжал не замечая:
Допустим на минуту, что союзники пришли к самому Севастополю. Естественно, их встретят орудийными залпами. Так начинается эта дуэль. Допустим еще, что они в результате этой дуэли возьмут Севастополь через месяц. Есть ли им смысл уходить отсюда дальше в Крым? Решительно никакого! Им выгоднее всего снова укрепиться в нем и ждать, когда его придут отнимать русские дивизии, чтобы снова показать им превосходство своих орудийных заводов и своих инженеров.
Это француз! Да! стукнул яростно палкой и закричал, исказив лицо, Зарубин. Вы француз, и потому вы Как вы смеете говорить так? А?.. Как смеете?
И он поднялся, согнувшись и подавши все тело на палку.
Успокойтесь, Иван Ильич, кинулся к нему Дебу. Ради бога, успокойтесь! Я ведь только рассуждаю с точки зрения союзников то есть пытаюсь найти их точку зрения, и только! Я француз и католик, но по подданству такой же русский, как и вы.
Вы не смеете, нет!.. Вы вы солдат унтерского звания, вот! И вы‐ы не смеете рассуждать! кричал Зарубин, краснея и дергая шеей.
Рассуждать я все-таки должен, хоть я и солдат, примиряющим тоном обратился Дебу не только к нему, но и к Капитолине Петровне. А говорю это затем, чтобы убедить вас поскорее отсюда уехать, так как мне будет больно, если из вас кто-нибудь погибнет. Понимаете? Очень больно! Вот почему говорю.
Но ведь князь пошел же не допустить союзников до Севастополя, и он не допустит! больше вопросительно, чем убежденно сказала Капитолина Петровна.
Будем верить, будем надеяться когда на это никто уже не надеется и Севастополь укрепляют, как умеют и могут. Но что вам мешает уехать хотя бы на время, не понимаю.
Куда же мы поедем из своего дома? уже с тоской в голосе сказала капитанша. У нас ведь нет никакого имения, а дом мне от матери перешел по наследству Здесь они у меня родились все, кивнула она на Олю, и вдруг слезы навернулись ей на глаза и покатились одна за другою по полным гладким щекам.
Оля подошла к матери и поцеловала в подбородок, Варя отвернулась к окну, плеснув по покатым плечам косою, а сам Зарубин, одетый ввиду прохладной погоды в старый флотский сюртук, продолжал еще смотреть на Дебу яростными глазами, когда вбежал, запыхавшись, пятнадцатилетний сын его Витя, юнкер флота, и, не снимая белой бескозырки с лентами, крикнул ломающимся голосом:
Сусловы уезжают, мама! Я сейчас видел!
Куда же они уезжают? спросила Варя.
Не знаю. Говорят, пока еще можно проехать «Громоносец» и «Херсонес» вышли за боны, теперь на открытом рейде И «Бессарабия» тоже.
В семье Зарубиных знали, что эти три парохода военного флота и что это утешительно: отважились выйти из бухты! А мальчик продолжал так же возбужденно:
А что делается на улицах не-ве-роятно!.. Везде роют траншеи! И на Театральной площади тоже!
И на Театральной даже? Надо пойти посмотреть А потом в свой батальон зайти, сказал Дебу, подвигаясь к двери, и добавил, выходя: Вот видите, Сусловы уехали, а им ведь труднее вашего было собраться, Капитолина Петровна. Эх, начинайте-ка скорее укладываться, чтобы не было поздно потом! Раз надо бежать, бегите!
II
Южная бухта делила Севастополь на две очень неравные части: по одну сторону, ближе к скрытым в земле руинам Херсона, расположился довольно правильно разбитыми кварталами собственно город, по другую морские казармы, порт с его сложным хозяйством, мастерскими и доками, примыкающими к небольшому заливу Корабельной бухте. По соседству с Корабельной бухтой и доками селились отставные шкиперы и боцманы, построив Корабельную слободу в несколько улиц. Невдали от нее расположены были крепкие, из местного белого камня, двухэтажные постройки морского госпиталя в одну сторону, а в другую Малахов курган с башней на пять орудий. Эти две части Севастополя находились между собою в постоянном и очень оживленном сношении: ялики морского ведомства беспрестанно сновали с одного берега на другой.
Но Северная сторона, лежавшая за Большим рейдом, была почти совершенно пустынна. Не привлекавшая поселенцев, она не привлекала внимания и крепостного начальства. Там было только несколько фортов, охранявших вход в Большой рейд с открытого моря, причем один из этих фортов был построен еще при адмирале Лазареве с разрешения Меншикова отставным поручиком артиллерии Волоховым на свой счет. Этот форт, глядевший в море, так и назывался Волоховой башней.
Однако не нашлось других отставных поручиков артиллерии, чтобы построить хотя бы слабые укрепления поясом по Северной стороне от Волоховой башни до конца Большого рейда на семь верст. Линия фортов там, правда, намечалась, но давно, лет двадцать назад, и только на карте.
Теперь же первое, что, к удивлению своему, отметил, выйдя от Зарубиных, Дебу, было то, что дюжие вороные артиллерийские кони везли одно за другим несколько орудий в направлении к Царской пристани, откуда их могли переправить не иначе как только на Северную сторону. На улице от грузно цокавших по гладкому булыжнику подков и от подпрыгивавших дебелых зеленых колес с толстыми железными шинами стоял грохот. Из окон, отставляя цветочные горшки и отстраняя занавески, высовывались любопытные женщины.
Рядом с последним орудием ехал верхом знакомый Дебу артиллерист, штабс-капитан Кушталов. Ему крикнул Дебу, поднимая над головой шляпу:
Куда? На Северную?
Укрепляемся про всякий случай, приставив руку ко рту, чтобы Дебу сквозь грохот расслышал слова, ответил Кушталов, проезжая.
А в обратную сторону, явно на Симферопольскую дорогу, двигалась длинная арба, запряженная парой мелких деревенских лошадок. Возчик шел рядом, с вожжами в одной руке и с кнутом в другой, а на тяжело груженной разными домашними вещами арбе важно сидела пожилая женщина в ковровой шали экономка ли, нянька ли чья, а рядом с нею солдат с неизгладимой печатью денщика на широком сытом рябом лице. Выше других вещей на арбе желтело узенькое плетеное детское креслице, без которого как же было обойтись в Симферополе или Николаеве счастливому семейству, очевидно уехавшему из обреченного города раньше.
Партию рабочих с кирками и лопатами на плечах вел куда-то исполнительного вида унтер-офицер. Рабочие были в фартуках и сапогах бутылками. Фартуки и сапоги их были заляпаны известью. Лица у них были не то чтобы запыленные, а явно недовольные. Унтер же говорил им, проходя и взглядывая искоса на штатского в шляпе:
Теперь не то что новые дома класть, а впору об старых заботу поиметь, чтобы часом их не развалили неприятели
И Дебу понял, что этих каменщиков по чьему-то приказу сняли с постройки рыть траншеи.
Кучка смуглых бородатых потных людей, оживленно жестикулируя и громко говоря на неизвестном Дебу языке, вышла из переулка прямо против него, и один из них обратился к нему крикливо:
Гаспадин! Скажи, гаспадин, старшуй начальник как мы найдом, а?
А вы что же за люди такие? спросил Дебу.
Люди? вопросительно, но быстро оглядел говоривший других своих и ответил, ткнув себя в грудь большим пальцем: Ми нэ люди, ми кадыккойские греки!
А-а, вон вы кто, а я думал цыгане Зачем же вы пришли?
Ми нэ пришли, ми на лошадь прыехель! с еще большим достоинством ответил грек.
Понемногу разговорились. Можно было понять, что эта кучка кадыккойских греков приехала сюда узнать, что делать всем вообще кадыккойским и балаклавским грекам, если подойдет неприятель: сидеть ли в своей Балаклаве, или, может быть, будет безопаснее перебраться всеми семействами и со всем имуществом сюда, в Севастополь.