С.Н.Сергеев-Ценский
Зауряд-полк. Лютая зима
Зауряд-полк
Глава первая
Миллионы
IТолько что кончился первый месяц мировой войны, когда в канцелярии одной из ополченских дружин, расположенных в Севастополе, с утра сошлись: заведующий хозяйством подполковник Мазанка, командир роты, поручик Кароли, адвокат из Мариуполя, грек, и недавно прибывший в дружину, назначенный начальником команды разведчиков, прапорщик Ливенцев, призывом в ополчение оторванный от работы над диссертацией по теории функций.
В приказе по дружине было сказано, что они трое в этот день должны были, как члены комиссии, обревизовать месячную отчетность эскадрона, хотя и причисленного к дружине, но стоящего где-то в отделе, а где именно этого не мог объяснить им командир дружины полковник Полетика. Впрочем, этот странный человек редко что мог объяснить, и теперь он, коротенький, бородатый, голубоглазый, близкий к шестидесяти годам, но больше рыжий, нежели седой, сидя у себя за столом в кабинете, говорил им:
Так вот, красавцы, вы уж там смотрите, наведите порядок у этого ротмистра вот черт, совсем забыл, как его фамилия!.. Лукоянов, а? Или Лукьянов? С усами такими он черными.
Лихачев, кажется, сказал Мазанка.
Ну вот конечно конечно, Лихачев!.. Вы там хорошенько Кстати вот тут у вас один красавец математик. Он сосчитает, что надо. На Северной стороне это эскадрон этот Туда поедете
На Северной? Я что-то не видал на Северной кавалерии качнул серой от проседи головой долгоносый Кароли, очень загорелый, почти оливковый, приземистый и излишне полный.
На Северной артиллерия, сказал Мазанка, а кавалерия наша, кажется, в Балаклаве
Вот, черт знает, «кажется». Заведующий хозяйством должен знать, а не то чтобы «кажется»! В Балаклаве же, конечно, а не не на этой, как ее называют?.. На Северной! Не на Северной, нет, а, разумеется, в Балаклаве.
И даже как будто рассердился немного Полетика, а Ливенцев, еще не привыкший к нему и удивленно его наблюдавший, с наивностью кабинетного человека, имеющего дело с точными и строгими рядами формул и цифр, поднял брови, присмотрелся внимательно к своему командиру и сказал весело:
Вообще, господин полковник, этот таинственный эскадрон надо во что бы то ни стало разыскать и распечь за то, чтобы он не прятался!
Высокий, с подстриженной бородкой, еще не старый, темноволосый, говоривший певучим тенором, единственный из трех, красавец Мазанка посмотрел на Ливенцева неодобрительно, но Полетика думал, видимо, о другом и даже не расслышал того, что сказал этот худощавый, но крепкий, со стремительным профилем прапорщик, он копался в это время в бумагах и бормотал:
Шоссе шессо шессо́ Сколько там шессо? Двенадцать верст?.. До Северной то есть до Балаклавы Возьмите линейку, кучер вас довезет.
А когда вернемся вам доложить? спросил Мазанка.
Доложить? Гм Доложить-доложить, а что тут такое докладывать? Напишите рапорт по форме, там посмотрите, как это пишется, по какой форме Доложить!.. Будто там вы у него обнаружите что-нибудь, у этого ротмистра Лоскутова Я его видел, помню Усы такие длинные, черные Ну, идите, черт возьми, что же вы стоите?.. Куда-то девал пенсне, а без пенсне я как как баба без юбки
Вот пенсне! Под бумагами, подал ему пропавшее пенсне поручик Кароли, и все вышли из кабинета, а прапорщик Ливенцев, выходя, любопытно обернулся на этого командира тысячи человек ополченцев и шепотом спросил Кароли:
У него что такое? Размягчение мозга?
На что Кароли, он был тоже веселый человек, ответил:
Накажи меня бог, его надо сделать начальником штаба при верховном главнокомандующем на место генерала Янушкевича!
Канцелярия была унылая, насквозь прокуренная комната, дощатой перегородкой отгороженная от остального длиннейшего каменного сарая, принадлежавшего порту. И столы и скамейки в канцелярии были кое-как сколочены из плохо оструганных досок, причем больше всего привлекла внимание Ливенцева в первый день, как он здесь появился, надпись крупными, старательными готическими буквами на деревянной перегородке: «Приказист», и под этой надписью другая, на спинке какого-то подобия стула: «Стул приказист». Это странное слово очень смешило Ливенцева.
Ополченцы за перегородкой размещались просто на полу, на соломе. Ходили они в своей одежде; винтовок им не выдавали: были только учебные, служащие для практики в разборке и сборке, и то не трехлинейки, а берданки. Впрочем, усиленно говорили в штабе крепости, что скоро прибудут откуда-то японские винтовки времен русско-японской войны. Ввиду строжайшего запрещения каких бы то ни было отпусков по три-четыре человека из роты пропадали ежедневно в самовольных отлучках, и Ливенцеву приходилось производить каждый день по нескольку дознаний и изобретать для провинившихся ополченцев обстоятельства, смягчающие их тяжкую вину, так как уходили отцы семейств, больше чем сорокадвухлетние степенные дяди, схваченные мобилизацией на полях и не успевшие распорядиться по хозяйству. Они оборачивались за несколько дней, сами понимая, что уж раз запрещено, надо спешить, и умоляюще глядели в глаза Ливенцеву, давая свои показания.