Я положила руку ему на сердце: оно билось под моими пальцами, подобно птице в клетке.
Похоже, ты все еще меня боишься. Я чуть подвинулась и нависла над ним, оперевшись руками на его плечи.
Мои золотистые волосы закрыли нас от взора звезд, сияющих сквозь открытую крышу, от Авалона и всех остальных. И от будущего, которое на нас давило. В мире остались только он и я, и биение наших сердец, и дыхание, вырывающееся из наших губ.
Твое сердце забилось чаще, произнесла я, пытаясь изобразить его глубокий говор. Получилось у меня куда лучше того раза, когда я попыталась проделать это впервые. Теперь я знала его голос так же хорошо, как и свой собственный. И дыхание участилось, продолжила я.
Он посмотрел в мои глаза и рассмеялся: смех этот отозвался по всему телу. А потом он поднял голову и увлек мои губы в поцелуй, и мир наш сделался еще чуточку меньше.
Мы находим Ланселота на пляже: он собирает ракушки для своей матери, Аретузы.
О ней ходит много толков: каждый новый совсем не похож на предыдущий, словно опаловые чешуйки, которые переливаются на ее коже. Ланселот никогда не рассказывал ее историю, но вот что я узнала о ней сама.
До рождения Ланселота Аретуза была водяным божеством, и ее владения тянулись по рекам и прудам всех земель и по морям, которые их со-единяли. Даже грязные лужицы на улицах Камелота принадлежали ей, и она могла путешествовать по ним и любым другим водным клочкам с такой же легкостью, с которой я делала шаг.
Сила ее была велика, а сама она счастлива. Почти.
В конце концов, вода тоже может быть холодной и пустой, и Аретузе стало одиноко.
Как-то раз она показала мне себя тогда я впервые пришла к ней на чай. Чешуя покрывала внутреннюю сторону ее рук и ног и живот, поэтому она носила длинные, струящиеся платья, чтобы укрыться от чужих глаз. Тогда я не понимала, зачем она это делала, ведь чешуя переливалась радугой, блестела и была такой красивой.
Аретуза рассказала, что когда-то чешуя покрывала почти все ее тело, а жабры на шее позволяли дышать под водой. Когда-то вместо ног у нее были плавники.
Однажды у лесной реки она увидела мужчину. Она не называла его красивым да ей и не нужно было. В историях, подобных этой, мужчины всегда красивы. Красота и приманивает, и плотно сажает на крючок.
Может, какое-то время он и любил ее в ответ. Может, он думал, что сдержит все обещания, которые шептал ей на ухо. Может, он не собирался оставлять ее одну: с растущим животом, отваливающейся из-за сухости чешуей и в ожидании того дня, когда он вернется. Может, он попал в неприятности Аретуза в это все еще верит, и ее суждение тут все же вернее любого из наших.
Но это не имеет значения, потому что Аретуза осталась одна, без чешуи и с новорожденным сыном. Она осталась одна в мире, которого не понимала.
На Авалон их привела Нимуэ, и какое-то время они считали, будто чешуя ее отрастет обратно и она вернется в море, но этого так и не произошло. Кое-кто говорит, что так ее наказывают Дева, Мать и Старуха ведь она бросила свои обязанности ради смертного мужа. Кое-кто говорит, что это и не наказание вовсе, а выбор: Аретуза решила остаться на земле, со своим сыном.
Не знаю, что из этого правда. Но Ланселот вряд ли сможет ответить мне на этот вопрос.
Ракушки одна из немногих связей с морем, оставшихся у Аретузы. Она показала мне, что в них сокрыты послания, которые прошептали за сотни тысяч километров отсюда, и научила, как оставить свое. Стоило его бросить в воду, и много дней спустя его кто-нибудь найдет.
Когда я впервые прибыла сюда, то прошептала несколько посланий для матери и проделывала это каждый день в течение месяца. Но ответа так и не получила, потому и перестала. Я пыталась убедить себя, будто просто что-то делаю неправильно, поэтому сообщения не доходят, хотя какая-то часть меня всегда знала: это не так.
Какие слухи принесло с земли? спрашивает Моргана у Ланселота, пытаясь сохранить легкий тон.
Он поднимает бровь особый талант, которому я всегда завидовала. Когда это пыталась проделать я, то люди порывались тут же отойти подальше я выглядела так, словно вот-вот чихну.
Это не слухи, Эм, а важные послания.
Моргана не отвечает, и Ланселот не сдерживает вздоха.
Леди Дюкарт из Лионесса пытается совратить пастуха на два десятка лет моложе себя. Безрезультатно. И теперь весь двор над ней смеется. Ну что, довольна?
Весьма, подает голос Гвен. Леди Дюкарт пыталась убедить всех, что меня растили чудовища.
Я хмурюсь.
Ты ведь сама всем рассказываешь, что тебя растили чудовища. Так что это правда?
Она пожимает плечами и отводит взгляд.
Все дело в ее тоне.
Я качаю головой и перевожу взгляд на Ланселота.
Мы пришли попрощаться, сообщаю я.
Ланселот удивленно вскидывает голову, а потом наклоняется, чтобы поднять еще одну раковину, вытирает ее о свою домотканую тунику, уже мокрую от соленой воды.
Не стоило проделывать такой путь, бормочет он. Увиделись бы за завтраком.
Я оглядываюсь на остальных, ища поддержки, и вперед выступает Артур.
Нас не будет на завтраке. Голос его звучит куда более уверенно, чем я ожидала. Мой отец умер. Теперь я король Камелота.
Он впервые произнес это вслух, и в утверждении его слышится вопрос, словно Артур ждет, что кто-нибудь его поправит. Но никто этого не делает.
Ланселот смотрит на нас так, словно сейчас кто-нибудь выпрыгнет вперед и назовет происходящее шуткой. Потом понимает, что это не так, хмурится и отворачивается к морю. Где-то там, за горизонтом, нас ждет Альбион.
Что ж, медленно произносит он, мы ведь знали, что так и будет, не правда ли? Легкой дороги.
Голос его такой спокойный, что мне хочется его ударить. И, похоже, не только мне.
Что, и это все? сердито фыркает Гвен.
Ланселот не отрывает глаз от горизонта.
А что я должен сказать, Гвен? вздыхает он. Мы ведь больше не дети. Перед нами лежит будущее. Разные дороги.
Я хочу спросить, каким он видит свое будущее? Что он в нем делает? Собирает ракушки для своей матери, которая и сама может это делать? Участвует в поединках, уверенный в своей победе? Бегает по лесам, знакомым до самого последнего листика? Пересекает одни и те же тропы снова и снова? Этого он хочет? Легкой жизни безо всяких проблем?
Значит, это прощание, отвечает Артур, которого явно задели слова Ланселота. Не нужно нас провожать я знаю, как ты любишь поспать.
Ланселот дергается, словно Артур его ударил, но через мгновение кивает.
Я буду по вам скучать. Он снова поворачивается к нам. Вы были хорошими друзьями.
И вот оно. Вот оно, слабое место в его броне тоньше волоса, но достаточно велико, чтобы вспомнить: пусть Ланселота растили фейри, пусть он полукровка, но он все еще человек. Он смертен, и под спокойной поверхностью эмоции его бурлят.
Встретимся у домика, сообщаю я остальным, не отрывая взгляда от Ланселота. Дайте нам пару минут.
Никто не возражает. Они молча уходят к кромке леса, оставляя нас с Ланселотом одних. Может, они знают, что за разговор нас ждет, и не хотят принимать в нем участия. От этой мысли у меня горят щеки, и я пытаюсь унять свои эмоции, даже когда Ланселот поднимает на меня взгляд и улыбается уголком рта.
Если хочешь более романтического прощания начинает он.
Вовсе нет, обрываю я его и скрещиваю на груди руки. Поехали с нами.
Я не успеваю остановить эти несколько слов, но произношу их так тихо может, он меня не услышит? Но плечи его напряжены значит, услышал. Я прокашливаюсь.
Поехали с нами, повторяю я погромче. На Альбион. В Камелот. Ко двору.
Это звучит так нелепо. Особенно сейчас. Он стоит по щиколотки в воде, его штаны закатаны, а белая рубашка мокрая и незастегнутая, темные волосы слишком длинные, спутанные и чуть вьются у ушей ему не место в королевстве людей. Не место при дворе. Я пытаюсь представить его там: в отглаженном бархатном костюме, застегнутом до горла, в плохо освещенном замке, среди камня, дерева и спертого воздуха. Или на балу: он переставляет деревянные ноги под строгую струнную мелодию, совсем не похожую на дикие барабаны Авалона, кружится в танце с девушкой, похожей на меня.