Войдя в дом Филимоновой, Реваз услышал слова упрёка Серафимы Евгеньевны, обращённые к сыну:
а ещё брат называешься! Не мог настоять на своём! Я что уговаривала её бесполезно! Не слухает меня, а тебя она побаивалась помнится в детстве
Так то в детстве, матушка, а ныне она сама мать и не первый год уже. Для неё сейчас авторитет муж, а если он не настоял на её возвращении домой, значит, сам того хотел.
Здравствуйте Серафима Евгеньевна! прервал разговор матери с сыном Реваз. И тебе, друг, желаю здравия! обратился с приветствием к Филимонову. Слышу, разговор у вас серьёзный. Не помешал?
Как раз вовремя! радостно блеснув глазами, ответил Пётр Иванович. Матушка вот с упрёками в мой адрес. Вдвоём отбиваться будем. Как никак и ты был свидетелем упрямства сестры, поехать с Леонидом в неведомый нам тайный схрон. Дай, Бог, им лёгкой дороги и попутного ветра!
Тут, Пётр, ты прав, слишком крепко Мария влипла в Леонида, словно приклеилась. Вряд оторвали бы. Любят крепко, а в чужой любви нам места нет, ответил Реваз и, повернувшись лицом к Серафиме Евгеньевне, проговорил, пытались мы с Петром Ивановичем уговорить Марию возвратиться домой, так сами ж знаете, Серафима Евгеньевна, какая у вас дочь. Сказала, как отрезала, обязательно настоит на своём С Омска мне это ещё известно. Как-то однажды, помнится в году тринадцатом, зашёл в дом к Леониду по делам службы, а в это время Мария, не услышав скрип открываемой мною двери, в чём-то крепко распекала его, даже мне стало как-то неловко, как будто я был виновником того, в чём винила Мария мужа.
Да Это она может. Бывало и меня нет-нет и упрекнёт в чём-нибудь, улыбнулась Серафима Евгеньевна. Неугомонная была в детстве, а вот чтобы мужа распекала, не видела и не слышала. Любит она его сильно что уж тут говорить Может и верно решила, что поехала с ним. А что Петенька уже большенький, заботы с ним никакой, покормить, в школу отправить, да спать вовремя уложить. Послушный внучек ничего плохого о нём не скажу.
Вот и хорошо, маменька, что смирилась с решением Марии. Ничего с ней не случится. Обещала, как устроятся, сообщит, облегчённо вздохнул Пётр Иванович. Беспокоится разве что за Зоюшку, но и она, сказала, девочка послушная, не должна доставлять хлопот.
Никого, не оставим без опеки, так решили с Ларисой. И Зоюшку и Петра определим в хорошие места по окончанию ими школы. Петю, как школу окончит, определим в Омское военное училище, пусть по стопам отца идёт, родину защищает, дело это благородное и ответственное, внук у вас, Серафима Евгеньевна, парень серьёзный, давно обратил на него внимание. Хороший будет офицер. Да и Зоя девочка обстоятельная, в школе, сама говорила, только пятёрки. На врача отправим учиться, пусть по материнским стопам идёт, поддержал Филимонова Реваз.
А я вот что думаю Помыкается, да помотается по землянкам, да к зиме и воротится, в дома-то им теперь опасно становиться на постой. Ежели б Леонид один был, то тогда конечно, бумага у него надёжная, а с Марией ему ни в одну деревню нельзя. Понимает он это Отправит домой, иначе оба сгинут в снегах наших сибирских, приобняв мать, проговорил Пётр Иванович.
Возвертается Дурья твоя голова. Кто ж её повезёт обратно? Думал об этом? всё ещё с тревогой в голосе ответила Серафима Евгеньевна.
А и то верно, что-то я того-этого и не скумекал Хотя, Ромашов же у Леонида есть, давний его друг, фронтовой товарищ, разве ж он не поможет?
Помочь-то может быть и поможет, а дорога Бандитов на ней не приведи Господи! Из дому страшно выходить, а тут до Барнаула и зимой. Зимой-то разбойники сильно страшно лютуют. Им что, порешат людей, а там волки да метель всё и скроют. От волков, ежели их стая, и ружьём не отобьёшься. Вон в прошлом годе, слыхал небось, целую семью сгрызли, с Павловска до Барнаула ехали, вроде бы и рядом, а оно вон, как вышло И ружьё у них было, сказывали люди, не помогло ружьё-то ихнее, проговорила Серафима Евгеньевна, поднеся к заслезившимся глазам хвостик узелка платка, повязанного на голове.
Ну, мама, ты прям уже и волков и разбойников напустила на Марию, а она сейчас, поди, сидит рядом с Леонидом и в ус не дует.
Бестолковая твоя голова, Пётр. Какой ус у Марии? улыбнулась Серафима Евгеньевна.
Так это я так, чтобы развеселить тебя, матушка, ответил Филимонов.
Развеселил, дурья твоя голова Что аж до слёз довёл.
Не тревожьтесь, Серафима Евгеньевна, подойдя к женщине и взяв её руку в свою, спокойно проговорил Реваз. Буду по делам службы в тех краях, заеду к Ромашову, разузнаю, как там они. Уверен, устроятся хорошо, а там я и на Марию бумагу справлю, под одной фамилией с Леонидом. Так и останутся мужем и женой. А далее дело простое, семейное, обживутся в каком-нибудь селе. Оформятся, как приезжие по направлению с Барнаула, и всё войдёт в чёткий ритм.
Мать я, Реваз. Как не беспокоиться, нынче в городе вон что творится, а на дорогах, пишут, лихие люди фулиганят разбойничают, значит, а она чего женщина она, а с ёми с женщинами-то сам знаешь вновь всхлипнула Серафима Евгеньевна.
Я отправлю за ней троих бойцов из моего отряда и прикажу, чтобы везли её домой как хрустальную вазу, высказал Магалтадзе пришедшую, как ему показалось, спасительную мысль, которой полностью снимал со своей души тяжёлую печать, поставленную выстрелом из винтовки в сердце фронтового товарища полковника русской армии Парфёнова.
В глазах Серафимы Евгеньевны вспыхнула искра благодарности. Подавшись всем телом к гостю, положила руку на его грудь и произнесла:
Отправь, Реваз! Отправь, дорогой! Век молить буду за тебя!
Заслоны на дорогах и на переправе этого мало. Надо, действительно, направить трёх, а лучше пятерых бойцов в Старую Барду. Пусть там разузнают, что, да как. Дам им бумагу для Ромашова, чтобы доверял моим людям, подумал Магалтадзе и, попрощавшись с Серафимой Евгеньевной и с Филимоновым, вышел из дома, на который, знал наперёд, скоро опустится траурное покрывало.
На следующий день в штаб отряда ЧОН пришло распоряжение Алтгубисполкома, в котором требовалось выделить отделение для сопровождения представителей Алтгубисполкома в уездный исполком города Бийска для проверерки исполнение приказа по образованию подкомиссии для выяснения земельных нужд города. В командировку Магалтадзе отправил отделение под командованием бойца своего взвода Бородина.
Дав сослуживцу все необходимые в таких случаях указания, Магалтадце как бы ненароком вспомнил Ромашова. Сказал, что в тех краях, в селе Сарая Барда живёт его товарищ по партизанской войне.
Так это же рядом. Могу заехать, ответил Бородин.
Был бы очень признателен вам, товарищ Бородин, ответил Реваз, мысленно потирая руки. Заедете, спросите, не нуждается ли в чём-нибудь, скажите, как будет время, обязательно навещу сам.
Так был решён важный для Магалтадзе вопрос.
Глава 4. Вечер в городе
Домой Реваз шёл с закатными лучами солнца. Шёл тяжёлой неторопливой походкой, что со стороны могло показаться, идёт он со службы уставший, без мыслей в голове и отрешённый от всего мира, и даже тёплый летний вечер, вносящий в прохожих улыбку, не только не в радость ему, но и тягость. И это было именно так, ибо душу Реваза, как ни успокаивал он себя, всё-таки давил тяжёлый груз. Весом он был в одну винтовочную пулю, но эта пуля была тяжелее самой тяжёлой гири!
Обходя не просохшие за день лужи, Реваз невольно взглянул в одну и увидел в ней тёмное отражение самого себя.
Я ничем не лучше тебя, сказал он своему расплывчатому чёрному отражению. Но ты высохнешь и всё забудешь, а во мне моя подлость будет жить вечно! Но иначе нельзя! Как можно иначе? Я не знаю! Значит, всё сделано правильно! Моя нерешительность могла сыграть со мной жестокую шутку. Если бы раскрылось моё участие в пособничестве приговорённому к смерти врагу большевиков, каким является Парфёнов, то закончилась бы не только моя жизнь, но и жизни Ларисы и дочери Оленьки. А я помешал этому. Одна его жизнь ничто по сравнению с нашими тремя жизнями!