Ты хорошо дышишь для курящего с детства, я также выдохнула дым на стекло. Ядовитая пленка поползла в разные стороны. Андрей неожиданно для меня нарисовал в ней сердце огромное и без стрелы.
Зачем? Я подбородком уперлась в его плечо.
Давай будем выдыхать в сердце. Поочередно. Сначала ты. Потом я, он запрокинул голову и выдохнул в потолок. Начнем?
Я сделала еще одну глубокую затяжку.
Не мы, Андрей, а ты, затушив сигарету в пепельнице с юлой, я набрала полные легкие воздуха, бережно сжала подбородок Андрея двумя пальцами, поймала его губы и выдохнула весь собранный воздух в него, долго и настойчиво. От неожиданности он отпрянул и закашлялся, выронив окурок на пол.
Ты дура, что ли? Надя? Че делаешь?
Выдыхаю. В сердце! Не нравится? Я, улыбаясь, смотрела в окно.
Ты ненормальная.
А ты? Нормальный? Мой выдох твой вдох. В сердце не выдыхать нужно, а вдыхать! Выдохнется оно само собой, от времени, понимаешь? я подняла его окурок и медленно раскрошила остатки табака в пепельницу.
Андрей развернул меня от окна и закутал в своих руках крепко и тепло. Шевелиться не хотелось хотелось только вдыхать: вечер, время и тишину. Хотелось слушать, как стучит его сердце и никогда не вспоминать о колючей проволоке, о тусклом фонаре, о своем бестолковом вопросе. Я ведь прекрасно знала ответ: у колючей проволоки может быть одно назначение предостеречь от неминуемого соблазна, но мне обязательно нужно было словесное подтверждение Андрея. Или его опровержение.
Воруют на заводе, Надя, тащат все, что плохо лежит. Для этого и проволока, и охрана. Чтоб не воровали и все! Андрей разжал кольцо своих рук и включил свет.
Зачем воруют? Воровать это уголовное преступление с последующим наказанием. Зачем воровать там, где платят стабильную зарплату и где есть социальные гарантии, как ты говоришь? Я возмущенно наблюдала, как Андрей наливает воду в чайник. Зачем?
Стабильная зарплата, заработанная вот этими руками, Андрей тряхнул своими руками. Самая тощая вещь на свете. Она маленькая и всегда быстро заканчивается. А если еще и за ипотеку платишь, кредиты, бензин, налоги, то как будто и не получаешь зарплату работаешь на долги и все. А жить-то охота: выпить, закусить, шмотку новую какую-нить. А если дети есть? Их кормить-одевать, учить надо! На зарплату скучно жить, Надя. Скучно!
И поэтому нужно приворовывать потихоньку на рабочем месте? Других вариантов нет?
Есть! Но как мимо халтуры пройти? Никак! На заводе меди много, железа, проволоки алюминиевой. Да и вообще куча всего, чего на металлопрокате принимают!
Чайник бурно отключился.
Будешь? Андрей налил кипяток в кружку.
Да, буду. Свой пакетик запарь мне, пожалуйста. Не хочу крепкий, Я наблюдала за Андреем, который всегда двигался экономно и бережно.
Все это добро ведь по углам валяется. Просто валяется! Пылится. Ржавеет. А если валяется значит нет в нем необходимости для начальников. Значит, почему бы и не взять? А? Андрей достал из холодильника начатый вафельный торт и сел за стол. Да перестань ты, Надь, драматизировать! Че страшного-то? Садись чай попьем хоть.
Ты бы стал воровать при возможности? Вафельный торт с клубничной начинкой смачно хрустел на зубах Андрея. Смог бы?
Ааа ыы?
Что? Я села напротив Андрея.
Ты бы смогла?
Что смогла?
Воровать на рабочем месте.
Нннне зна, я запнулась. Нет! Нет! Зачем? Ни за что! Зачем мне это?
Это ты сейчас так говоришь! Андрей складывал остатки торта в мешочек и недоверчиво ухмылялся. Совсем скоро ты станешь шестеренкой бесперебойной металлургической индустрии и будешь как все. На заводе все че-нить воруют. А начинается все с перчаток и мыла. Так вроде, мелочь безобидная. Но по сути-то она тоже заводская. И домой ее выносить нельзя.
Если нельзя, но очень хочется стащить мыло.., я серьезно рассматривала желтеющий мусорный бак за окном.
Надь! Ты прям всякой чепухе значение умеешь придать! Да нахер тебе эта проволока-то сдалась, а? Пошли спать лучше! Выспаться надо тебе. Обязательно!
А начальник цеха? Ведет себя как пьяный слесарь. Разорался, разнервничался сразу. Мне кажется, он просто хотел порвать мое заявление и выпнуть меня из кабинета, не унималась я.
Да че он тебе, начальник этот? Работать ты не с ним будешь, а с плавилами, Андрей убрал торт в хлебницу и теребил листок фикуса, который стоял возле хлебницы.
Уж если начальник позволяет себе такое хамское поведение, что же меня ждет там, внизу?
Надь, достала, бляядь! У тебя десять смен стажировки будет! Разберешься поди? Я пошел спать!
Иди. Щас тоже приду.
***
Я так и продолжала стоят у окна. Стояла. Курила. Курила. Стояла. Сна не было. Завтра неизбежно и обязательно настанет, и я пойду работать на завод. Спецодежду выдали: оранжевую каску, жесткие кожаные боты, робу, фуфайку и хлопчатобумажные перчатки. Проводили в женскую мойку. Вручили ключи от шкафчиков под номерами 238 и 239. Выдали временный пропуск и талоны на молоко. Производственный цех мне так и не показали «в процессе все увидишь». Всматриваясь в заоконный замерзший вечер, я вспоминала потрясающую лекцию моего преподавателя по зарубежной литературе о крошке Цахесе. Она с таким восторгом и упоением рассказывала об этом жалком уродце, что у меня возникло ощущение, будто я сама причесала его в то утро, коснувшись трех алых волосков. Кому нужна теперь эта восторженность? Кому я буду декламировать своего любимого поэта? Людям, которые хамят и плюются? Почему я так боюсь идти работать по специальности? Почему я боюсь учить детей?
«Потому что это правила. Режим. Распорядок дня. Это огромная ответственность. Это самодисциплина. Это культура поведения. Это постоянное развитие и совершенствование. Это контроль за своими действиями и мыслями. А ты расхлябалась. Все из-за тех резиновых сапог, наверное. Но даже не это главное. Это все приобретаемые условия. Главное верить в каждого начинающего свой путь маленького человека. А как ты можете верить в маленького человека, если, выбирая в данный момент наилегчайший путь для себя, до сих пор боишься стать человеком! Ты готова всю последующую жизнь оправдывать свой этот шаг? Я слабею. Я это чувствую. Ты не питаешь меня никакой Надеждой. И эта роба мне совсем не к лицу» моя Вера нацепила на себя заводскую робу и, сидя на подоконнике, зашнуровывала боты. Она впервые со мной заговорила. Дорожный ридикюль был все тот же.
Я продолжала курить в окно.
***
Пап, я уехать хочу из этой деревни.
Мы сидели на диване, который стоял на веранде нового отцовского пристанища. Он приобрел новую семью не смог жить с больной матерью. И здесь-то не особо жил. Он все чаще и больше прикладывался к стопке.
Куда? Учиться? Отца знобило. Он явно хотел опохмелиться.
Да. Учиться. Что бухаешь-то, пап? На кого похож-то уже? Видел себя в зеркало? Я с сожалением смотрела на него. Он осунулся, сгорбился и постарел.
А бабушка что говорит? Он кое-как смог поджечь сигарету. Похмельный синдром вытряхивал из него все силы.
Конечно, соглашается! мы, не договариваясь с отцом, одинаково кривобоко ухмыльнулись. Она ведь очень боится, что я стану такой, как ты.
А какой я?
Да никакой! Вечно пьянствующий поглотитель книжной пыли так она тебя называет.
Отец отвернулся.
А сама-то кем хочешь стать?
Не знаю, пап! Человеком! я улыбнулась. Человек! Это ведь гордо? Что пьянствуешь-то? Два месяца гулял? Сердце-то откажет, пап!
Да скорей бы уже. Надоело все. Сердце особенно надоело!
Надоело? Я попыталась схватить за руку, но он резко отмахнулся от меня. Тебе жить надоело, что ли?
Надя! Человек никогда не насытиться жизнью, если он живет. А я-то жил что ли? Так себе.. Все пытался!
А я? Я тоже попытка? Голос дрогнул; глаза наполнились обидой.