«Странное название, подумал Юрий Григорьевич, надо будет у Даля посмотреть, что оно означает».
Справа магазин «Пятёрочка» будет, продолжала старушка. Иди по Советской улице, никуда не сворачивая. Слева церковь увидишь, она у нас Рождественско-Богородицкой зовётся.
Это там, где остановка автобусная? уточнил Юрий Григорьевич.
Да, да, где остановка, обрадовалась старушка понятливому собеседнику. Церковь-то у нас знаменитая, в ней мощи преподобного Ферапонта Белозерского хранятся. Ну, вот Иди прямо, не сворачивай. Выйдешь за село увидишь вышку справа. А там уж и до кладбища нашего Пореченского недалеко. Оно тоже по правой стороне.
Поблагодарив старушку, Юрий Григорьевич направился к калитке. Но старушка его остановила.
А ты не Юра будешь?
Юрий Григорьевич оторопел, не зная, что ответить Варваре Тихоновне. Ему вдруг стало не по себе. Стыдно стало, что тётя Поля его помнила, вот даже старушка эта знает его имя, а он ехал в Поречье так долго. И приехал слишком поздно.
И он слукавил:
Нет, я не Юра.
Ну и хорошо, обрадовалась старушка. Юру-то этого Полюшка часто вспоминала. Всё ждала его. Деньги-то, какие она за домишко свой получила, невелики были. Это сейчас у нас тут земля дорогая. А тогда Сущие копейки Да и домишко-то был никакой Так вот, часть денег-то она на жизнь потратила пенсия у неё крохотная была. А небольшая часть денег-то этих осталась. Ну, вот Когда умирала она, то всё говорила: мол, когда Юра этот приедет, ты деньги-то эти ему отдай. Они, мол, ему пригодятся. Ну, вот А я ждала его, ждала, Юру-то этого, а его всё нету и нету Кто ж его знает, может он и помер уже Или адрес потерял А деньги-то лежат. Чего же им лежать-то? Вот и решила я истратить их. Заказала памятник ей на могилу Хороший памятник, сам увидишь
Это вы правильно сделали. Спасибо, поклонился ей Юрий Григорьевич.
Так ты точно не Юра? засомневалась старушка.
Точно, точно, заторопился он к калитке.
Но старушка всё продолжала:
Когда Полюшка умирала, то так уж просила меня, так уж просила в церкви нашей молиться и за упокой души дочки её Танечки, и за здравие Юрочки. Я часто туда хожу, в церковь-то. И всё делаю, как Полюшка просила
«Потому, видно, и живу я долго, подумал Юрий Григорьевич, что в незнакомом мне Поречье незнакомая старушка молится за моё здоровье»
7
Могилу тёти Поли Юрий Григорьевич нашёл быстро. С фотографии, укреплённой на памятнике, на него смотрело молодое лицо родного человека. Сердце защемило ещё сильнее.
Ну, здравствуй, тёть Поль, произнёс он вслух. Прости, что поздно тебя навестил. Но другое обещание, которое я дал тебе, я выполнил: живу долго, как ты и просила
Он стал рассматривать памятник. У Варвары Тихоновны был хороший вкус. Ничего лишнего. Только фотография и надпись: «Есть только миг между прошлым и будущим» Могилу окружала низенькая металлическая оградка.
Под фотографией Юрий Григорьевич прочитал: «Колтакова Полина Семёновна». И годы жизни. «Надо же, подумалось ему, с самого детства помню тётю Полю, а вот фамилию и отчество её узнаю впервые».
Юрий Григорьевич присел на деревянную скамейку, примыкающую к оградке. Достал из портфеля бутылку водки и два стаканчика всё это он припас ещё к поездке в Первое Поречье. Наполнив первый стаканчик, он поставил его к памятнику. Постояв в задумчивости, наполнил второй. Выпил и трижды перекрестился, склоняя голову перед памятником тёте Поле.
Он не считал себя верующим человеком. Время воспитывало его поколение в атеистическом духе. Но не помолиться здесь он посчитал противоестественным. На могилах своих родителей, брата, на могиле сестрёнки он тоже всегда молился.
Он не помнил, сколько просидел на этой скамейке, изредка разговаривая с тётей Полей. Внезапно понял: пора уходить.
Прощай, тёть Поль Хоть и долго я живу, но не вечно же
Добавил, перекрестившись:
Царство небесное!
И подумал про себя: «Если есть оно, это царство, то, может, когда-нибудь встретимся»
На обратном пути Юрий Григорьевич зашёл в церковь. Поставив свечку у иконы Божьей Матери, он помолился за здравие всех своих близких, за упокоение душ тех, кто ушёл из жизни.
По дороге в Можайск и из Можайска в Москву, а там к Павелецкому вокзалу, он предался воспоминаниям о детстве, о родителях и брате, о тёте Поле. Трудная у них была жизнь. Но он никогда не слышал от них нытья, которое «в моде» у некоторых сегодняшних молодых. Сильнее они были что ли? Может, и сильнее. Ведь за их плечами война.
К воронежскому поезду Юрий Григорьевич, как он и надеялся, успел. Вагон оказался полупустым. В его купе был только единственный попутчик, да и тот выходил на первой же остановке. Разговор с ним не получался в основном, по вине Юрия Григорьевича: он всё еще оставался в своих раздумьях.
Оставшись один, Юрий Григорьевич прилёг на полку. Он знал, что уснуть ему не удастся, но всё же попытался это сделать. По давней привычке заставлял себя не останавливаться на какой-то мысли, сразу же переходить к другой, потом к третьей, четвёртой Но сон не шёл.
Почувствовав боль в груди, Юрий Григорьевич подумал: «Что-то неладно у меня с сердцем стало Надо на днях в поликлинику сходить, давно я у врачей не был»
Отвлекая себя от этой боли, он стал прислушиваться к стуку вагонных колёс. Когда поезд, затормозив на полустанке, начинал ускорять свой бег, они, колёса, как послышалось Юрию Григорьевичу, отстукивали: «Жи-ить долго, жи-ить долго, жи-ить долго». Когда же скорость была полностью набрана, то в их стуке слышалось чуть-чуть иное: «Долго жить, долго жить, долго жить»
«Почему одни люди живут долго, а другие уходят рано, не успев нарадоваться и настрадаться? задумался Юрий Григорьевич.
И неожиданно понял: «Мама жила долго, радовалась и страдала за своего мужа, моего отца, который умер, едва выйдя на пенсию Брат Борис жил за девочку Настю с красивой светло-русой косой А я живу за свою сестрёнку, оставшуюся вместе с Настей в том кровавом погребе»
А сердце всё болело и болело
К утру он стал забываться. Ему привиделся тот самый погреб. Там собрались все: и он сам, и его маленькая сестрёнка, и брат, и мама, и отец, и тётя Поля. Было страшно. Мама испуганно просила: «Боря, приглядывай за Юркой!». Отец без конца повторял: «Я твой папа я твой папа». Тётя Поля обнимала его и рыдала: «Сыночек мой, сыночек!». Брат громко кричал: «Коса, коса!». А сестрёнка, лица которой он почему-то не видел, звонко просила: «Долго жить! Долго жить! Долго жить!».
Внезапно он отчётливо ощутил запах бензина и стал задыхаться. Ему захотелось открыть то ли дверцу погреба, то ли окошко вагона. Он попытался подняться, но увидел большой огненный шар, катящийся прямо к ним всем. Его охватил ещё больший испуг, и он инстинктивно прикрыл своим телом сестрёнку. Тут же почувствовал, что их прикрыли все вместе и мама, и брат, и тётя Поля. Он уже не мог вздохнуть. Хотел, но не мог. Огненный шар обрушился на них со всей своей обжигающей силой. Юрий Григорьевич понял, что шар поглотил навсегда и его самого, и родных ему людей.
В последние секунды перед этим «навсегда» в окончательно затухающем сознании Юрия Григорьевича вдруг промелькнуло: «Есть только миг между прошлым и будущим»
А вагонные колёса всё продолжали отстукивать: «Долго жить, долго жить, долго жить»
Поезд приближался к Воронежу.
Рассказы
Проклятие
Когда немцы вошли в Берёзовку, никто в деревне не удивился, что Тимофей Еремеев тут же засеменил в их только что созданную комендатуру. Человек он был с червоточинкой, всегда и всем недовольный, нелюдимый, поэтому берёзовцы решили, что он вызовется быть старостой. Для полицая он староват, а для старосты в самый раз.
Что за разговор был у Тимофея с немцами, никому неведомо. Но дошли до берёзовцев слухи, что он донёс на своего соседа, Степана Ковалёва: тот, мол, связан с партизанами. Немцы над этим доносом только посмеялись и самого Тимофея всерьёз не приняли: о партизанах в этих краях не было слышно, да и негде им было прятаться на многие-многие вёрсты вокруг равнина да голые балки, а более-менее приметных лесов, в которых можно было бы укрыться от незваных пришельцев, ни одного. Однако обыск в избе Степана немцы провели так, на всякий случай. Перевернули всё вверх дном, даже Серафиму, больную мать Степана, с постели подняли искали что-то под матрасом. Понятное дело, ничего не нашли.