Я пришла в редакцию газеты, в которой тогда работала журналисткой.
Вот, Чугункова, это тарелка, фотограф Вова, возникший внезапно, нахлобучил на мой рабочий стол чистый лист бумаги форматом А4, пусть полежит пока Я тортик тебе оставил Ты жди, я сейчас
Не успела я спросить Владимира о том, по какому случаю банкет, как взамен мелькавшей между редакционных столов взлохмаченной светловолосой головы уходящего фотографа выплыла на первый план широкобёдрая, давно уже зрелая женщина, корректорша Вера.
У Вовки день рождения сегодня, Вера приподняла белёсую бровь, не знала?
Откуда? оправдывалась я. Месяц всего в редакции работаю Эх, хорошо бы подарок купить.
А ты купи, купи, Вера протянула мне мой текст, ею поправленный. Тортик это ведь прелюдия к пиршеству Вовка обычно такой ужин закатывает, что пальчики оближешь! Он уже приволок из дома кастрюли. В прошлом году голубчиками нас угощал, салатиками всякими.
Вера сглотнула слюну.
Весь начавшийся декабрь Вера сидела на диете.
Она, притаскивая на работу лотки с тёртой морковкой и ещё чем-то овощным и пресным, плакалась на свою судьбу всем подряд.
Жена? удивлённо вскинулась я.
Чья жена? не поняла Вера, очарованная воспоминаниями о голубцах.
Ну, Вовкина жена Это она голубцы с салатиками готовит?
Да какая там у Вовки нашего жена! сморщила носик Вера. Нету у Вовки никакой жены Родила ему уродика и исчезла.
Уродика?
Уродика.
И исчезла?
Исчезла.
Куда?
Ну, я не знаю вообще никто не знает.
Верина неосведомлённость ввела меня в ещё большее недоумение. Корректорша знала всё. И я уж было открыла рот, чтоб тем не менее прояснить ситуацию.
Но осеклась.
Т-с-с-с! увидев, как на горизонте замаячила Вовкина голова, настороженно зашипела я.
Ну, я пошла А ты ошибки-то исправь, снисходительно глянула на меня сверху вниз образцово грамотная корректорша и, плавно качнув бедром, учуявшим приближение мужчины, удалилась прочь.
А Вовка аккуратно серебряной лодкой-ложечкой выложил из нарядной коробки мне на бумажную «тарелку» форматом А4 последний кусочек вишнёвого чизкейка.
Вовкин деньрожденный ужин я так и не отведала.
Да и подарок ему не купила.
Вместо этого я поехала собирать материал для очередной статьи, хоть написание её не требовало срочности.
«А Вовка о тебе вчера спрашивал», сообщила мне на следующий день корректорша Вера.
«Я не могла остаться, без тени сожаления соврала я. Дела, дела»
Марина, зайди ко мне, редактор газеты Филина курила в форточку, стоя на подъездной лестнице, когда я поднималась наверх, дело есть.
Хорошо, зайду, намеренно пустив в голос струю напыщенного энтузиазма, ответила я начальнице.
Под руководством Филиной я проработала всего месяц. И мне нужно было упрочить своё место в журналистском коллективе, поэтому приходилось хорохориться, демонстрировать рабочую прыть Хотя думать в эту минуту хотелось о другом.
Я с тоской глянула в окно, которое полузаслонила редакторша.
Там, сквозь гусиным пиром изящно писаную изморозь, разноцветными огнями мерцала городская ёлка.
Марина, а езжай-ка ты в галерею. Там местные художники выставку сегодня открывают, Филина, похожая на развязного очкастого юношу, теперь сидела за столом своего рабочего кабинета, как всегда, в расслабленной позе.
Одним плечом она касалась спинки кожаного кресла, вторым висела в воздухе, явно преодолевая желание (это слишком угадывалось) закинуть ногу на ногу. Потёртые джинсы, к редакторскому счастью, не сковывали движений.
Сковывали правила поведения, написанные для безупречно вышколенных девочек.
Сейчас нужно ехать? уточнила я.
Нет, сейчас беги в поликлинику на медицинский осмотр. Он обязательный, ежегодный, в целях профилактики А потом в галерею.
Ага, кивнула я и развернулась, готовая сорваться.
Чугункова!
А?
Фотографа не забудь! Филина взглянула на ручные часы с крупным круглым циферблатом, покрывающим её запястье, и закинула-таки ногу на ногу. Вовку в галерею возьми.
Я проснулся от навязчивого звука, не сразу поняв, где нахожусь.
А ещё этот писк, жалобный, но настырный.
Приподнявшись на локтях, щуря ещё не привыкшие к свету глаза, я пробовал осмотреться, чтобы вернуть себя в действительность.
«А квартира», сообразил-таки я, углядев на полу картонную коробку из-под макарон «Мутлу», в которой заночевала моя электронная книга.
Я слегка успокоился Но вопль!
Он продолжал пытать моё сердце, и без того сбитое с толку внезапным пробуждением и скакавшее теперь вприпрыжку.
Я вылез из кровати. Босиком прошлёпал к балконной двери.
В её стеклянный проём частил дождь.
Сквозь белёсую смуту воды застиранным зелёным пятном мне являлись полупризраки-полудеревья.
Я открыл дверь.
Господи Иисусе!
Выходцы из ада существуют!
То был котёнок с разинутой в полувопле, в полушипении алой пастью.
Он как будто осатанел, поняв, что дверь перед ним распахнулась, и ринулся напролом с намереньем зубами выгрызть из меня добычу: еду и тепло.
Его чёрная мокрая торчащая клочьями шерсть, круглая большая морда с алчным оскалом и глаза обезумевшего звериного детёныша делали его похожим на маленькую гиену.
Вот только хвост!
Хвост у котёнка не был поджат, как это делают падальщики.
Хвост стоял торчком.
И он был бледно-розовым!
Кожаным!
Голым!
«Да у тебя лишай!» уворачиваясь от котёнка, который норовил потереться о мои ноги головой, ужаснулся я.
Мощным пинком отшвырнув пришельца в сторону, я выскочил в подъезд.
Тот мгновенно оправился от боли и бросился за мной.
Но я его обхитрил.
Выманив его из квартиры, я изловчился и, занырнув обратно, хлопнул дверью прямо перед носом у обманутого гиенёныша, открывшего в жалобном «мяу» зубастый рот.
Отвязавшись от лишайного котёнка, я принялся «сдирать с себя кожу». Тёр ноги моющим средством для посуды «Фейри», спиртовыми салфетками, купленными год назад для авиаперелёта, и дорогим парфюмом, приобретённым в том же в аэропорту в дьюти-фри.
А гиенёныш, оставшийся в подъезде, всё взывал, стонал и плакался.
Но прошло время, и страдалец затих.
Я выглянул в мутный дверной глазок.
Котёнок, прижавшись боком к холодной стене, подвернув под себя лапы, словно маленькая лошадка, обречённо клевал носом.
«Меня караулит», подумал я. А утром позвонил риелторке.
«Так у вас там начальник есть. Пожалуйтесь ему, посоветовала та. Пусть утилизирует этого котёнка лишайного, куда надо».
Я пришла в поликлинику.
На медицинский осмотр. Как велела мне Филина.
Сегодня сто двадцать сисек прощупала, скорее в пространство, нежели мне, сказала врач, невысокая крепкая женщина с причёской, напоминающей перья разбуженной совы. Коротко стриженные, бурые с подпалинами волосы ниспадали на стёкла огромных очков. Оттого врач уж вовсе смахивала на ночную лесную птицу.
Много, представив сто двадцать сисек, вслух подумала я. И задрала вверх блузку.
Много, вздохнула врач и без энтузиазма принялась пальпировать и моё тело.
А где столько сисек взяли? заела меня случайно оброненная фраза.
Так медосмотр в Сосновом бору.
Сосновый бор это место, где в нашем городе находился интернат для женщин с нарушениями психики.
В народе их называли дурочками.
А что?.. застёгивая блузку, спросила я. У дурочек сиськи красивые?
Женщина вздрогнула. Как будто бы ждала, что я спрошу её об этом.
Сегодня видела такую, врач, тревожно упёрлась взглядом в пространство. Как будто снова увидела ту самую дурочку. Молодая. Высокая. Бледная, как луна А волосы рыжие, почти красные, по плечам раскиданы! Стоит, молчит Глядишь на неё, и страшно становится Как думаешь, красота бывает страшной? вопросительно впёрла в меня глаза впечатлённая докторша.