Ева ступила на ступеньки лестницы, они предательски скрипнули. Мы прошлись по всем комнатам. Там, на втором этаже, была спальня с большой, просто огромной кроватью и какими-то странными спинками золотыми и да, витиеватыми. Этот дом поражал своим несоответствием антуражу Уоквента. Внизу что-то зашумело. Я услышал лязг цепи
Пока мы спускались, я решил мельком осмотреть пару картин. На одной была изображена карта Уоквента. Но она сильно отличалась от реальной в два раза больше настоящего Уоквента. На другой какая-то красивая девушка на коне верхом, молодой мужчина вёл коня под уздцы. Он был в чёрном.
Меня картины затянули, я никогда не видел настоящих картин, разве что в этом недавнем бреду. Не фотографии в учебнике, а настоящие. В Уоквенте не писали картин. Я смотрел на них, пока не услышал Еву. Она стояла ко мне спиной, и я увидел перекошенное от испуга веснушчатое лицо, когда она повернулась.
Пит Питер, дверь! Ева стояла перед лестницей и указывала пальцем на то место, откуда она пришла на дверь. Ничего необычного, дверь как дверь. Если бы не тот факт, что она закрыта. А изнутри ее Ева легко открыла и такой же оставила, когда ходила за тряпками. Вот откуда был звук.
Теперь мы тут не одни Пойдём отсюда. Взмолилась Ева. Я шикнул.
Пойдём.
Я взял ее за руку и потащил наверх. Там был длинный коридор и много комнат. Все были закрыты.
Заперто резюмировал я, дёрнув очередную дверную ручку.
Чёрт! Выругалась Ева. Что делать? Про нас расскажут, мой отец узнает и тогда опять
Т-с-с-с. Пошли, вон там открыто, и действительно, последняя дверь по коридору была слегка приоткрыта.
Мы вернулись в комнату с красивой кроватью. Я еще раз её обошёл и остановился у изголовья. Какой бы она ни была пару минут назад, самое интересное было сейчас на самой постели. Если вся мебель в доме была накрыта чем-то похожим на простыни, то эта постель выглядела так, будто ее хозяин только что встал. Не заправлена.
Все это становилось очень странным и пугающим. Я уже начал жалеть о том, что потащил сюда Еву.
Над кроватью висела картина. Очень статный молодой человек стоял с прямо вытянутой рукой, на которой сидел чёрный как смола ворон. По его другую руку стояли две девочки лет десяти. Тот же человек, что и внизу. Вероятно, там была чета Бронсон. Я подошел к окну. Во дворе никого не было.
Оказывается, со второго этажа двор выглядел чуть иначе. Сверху было видно, что газон был в виде птицы с распахнутыми крыльями.
Папа! я резко обернулся. Ева стояла вся белая, как смерть. Одной рукой она зажимала себе рот, другой края своего платья-комбинезона. Я даже охнул от удивления, что говорить о моей подруге. В дверях стоял Патрик Бронсон, отец Евы.
Какого черта ты тут забыла? лицо его было перекошено от злости. Где-то я такое уже видел. Очки его в толстой роговой оправе были сдвинуты набекрень, в руках был фонарь, на плече рюкзак, коричневая куртка, ботинки, серые джинсы. Самый обычный человек. Он сверлил взглядом Еву, секунды четыре, пока не осёкся. Он вспомнил, наверное, что она не одна. Я тоже буравил его взглядом.
Здрасьте Мистер Бронсон, мы просто гуляли, и я предложил Еве прокатиться до этого дома. Не наказывайте её, пожалуйста. Это я виноват. Мы очень устали и проголодались, уже поздно
Майерс, я с тобой разговаривал? Пошел вон из моего дома!
Это не Ваш дом! я стал в позу.
Нет, сынок, это мой дом, я его купил. А ты мне окно выбил. Скажи спасибо, что я твоим родителям ещё не позвонил. Пошел вон отсюда! он подошёл ко мне и вытащил из «витиеватой» комнаты за шиворот. Я успел обернуться и увидеть взгляд Евы, покрасневшие веснушчатые щеки, ставшие за минуту разговора просто пунцовыми, борозды от слезинок из глаз, орошавшие эти пунцовые поля и руки в изломе. Руки ребёнка, который не хочет, чтобы его наказывали. Тут дверь захлопнулась. Я услышал хлёсткий звук, похожий на хлопок или даже пощёчину.
Папа! взмолилась Ева. Да, это была пощёчина. Я просто не знал, что мне делать. Я начал ломиться руками и ногами в дверь.
Дверь распахнулась резко, так, что я провалился внутрь. Первое, что я увидел, это кеды Евы она сидела около кровати, на полу и закрывала лицо руками. Надо мной стоял Патрик Бронсон не самый лучший школьный психолог, которого я знал.
Пошёл вон отсюда, щенок! зарычал он. Я увидел, как капля слюны вырвалась из его рта, обрамленного густой щёткой усов, и упала возле меня на пол, подняв слой пыли. Как же много ярости я видел в нём. Но почему?
Питер, уходи едва слышно проговорила Ева, не поднимая головы.
Ева, это неправильно, встал я, отряхиваясь, я всё расскажу в школе про вас, Патрик. Все узнают, и вы за это ответите!
Питер! крикнула Ева и только сейчас подняла голову. На её левой щеке разгорался след от взрослой мужской ладони, ярко-красный, краснее и ярче её и без того пунцовых щек. Нижняя губа лопнула и там уже успела запечься кровавая струйка, Питер, уходи, пожалуйста. Это не твоё дело. Уходи и молчи. Ты мне друг? Сделай это, ради меня она смотрела на меня, но глаза говорили другое. Зрачки прыгали в истерике и сияли от скопившихся слез. Но последние слова она протянула с каким-то другим смыслом.
Затем Патрик просто вытащил меня за шиворот, как и в первый раз, но уже из дома и захлопнул за мной дверь. Я ничего не делал, чтобы сопротивляться. Всё, что было перед моими глазами это взгляд Евы.
Это был взгляд далеко не ребёнка, которого собирались выпороть или как-то наказать. Да, это унизительно, особенно если ты не виноват. Обычно, это взгляд обиды в глазах ребенка. Я-то знаю, часто смотрел на себя в зеркало, после наказаний отца. В глазах Евы я видел не стыд, когда кто-то из друзей видит, как тебя наказывают родители, не обиду за то, в чём ты вовсе не виноват. Я видел что-то другое. Потому что я смотрел не в глаза сверстника, ребёнка, девочки.
Я смотрел в глаза женщины, испытывавшей глубокое душевное унижение. Это был взгляд униженного и оскорбленного человека, женщины. Взрослой женщины, а не моей девочки-подружки с забавным рюкзаком, велосипедом и кедами.
Я это потом понял, чуть повзрослев. Тогда я не мог этого понять, потому что не знал, что это униженная женщина.
Проезжая ещё раз западное озеро, меня повело в сторону. Переднее колесо велосипеда наскочило на кочку, и я не удержал руль. Устал. Я упал с велосипеда и скатился по склону в гладь озера. Вот, хоть искупался.
Добрался я только к утру, притопал к бабушке, до неё было немного ближе. А в таком состоянии даже немного было очень и очень много. Прикатил велосипед с передним колесом в виде восьмерки и выломанными спицами.
Я открыл двери в дом, прошел в гостиную. Здесь были все мои родители, сестра, бабушка и дедушка. Наверное, думали, где меня искать.
Боже мой ужаснулась бабушка, и мама прикрыла рот рукой.
Я потерял сознание. Видимо, тот факт, что все закончилось, ударил волной эндорфина в мозг. Веки медленно сомкнулись, и я мягко упал на пол.
Сон был ужасен. Я снова оказывался в доме Бронсонов. Я был в каком-то подвале, шарился руками по детским костям, под смех отца Евы. На стене этого подвала были выцарапаны какие-то имена, я не мог понять, какие, пока не увидел первое и последнее Мона, такое имя было первым, и оно было зачёркнуто. Даже вычеркнуто с каким-то остервенением.
Последнее было имя моей подруги Ева. Оно тоже было зачёркнуто. Перед Евой маячило имя Эллисон. Все имена, кроме Эллисон были зачёркнуты, с той разницей, что черта на имени Евы была совсем свежая и яростная. Будто кто-то ненавидел его, кто-то истязал стену чем-то острым, чтобы убить его.
Меня лихорадило. Наверное, промёрз, когда искупался посреди ночи. Я слышал визг птиц, которые кружились вокруг своей оси как тот воробей в лесу, они окружали меня, нападали, клевали, пока я в темноте не услышал: «Питер, уходи, пожалуйста. Это не твоё дело. Уходи и молчи. Ты мне друг? Сделай это, ради меня».