Василий понимал, почему за его спиной переглядывались бояре, не могли они взять в толк, на что надеялся Василий, какой разговор ожидал от Грека? Великий князь вспомнил пламенные проповеди монаха. Он всегда осуждал роскошь, не ведал, как можно спокойно жить в богатстве, если кругом нищие? Максима поражали и русские церкви, такие же роскошные, как и дома бояр. Зачем богатство в Божьем доме? Нет слов, церковь должна быть прекрасной, но без излишеств. Интересовался Грек, куда идут налоги, собираемые с крестьян церковью, сетовал он, что храмы не помогают бедным.
Разумеется, его речи нравились не всем. Даже церковные служители его не поддерживали, разве только святые старцы. Василий слушал его с интересом и понимал, что монах просит слишком много. Нельзя вот так сразу изменить существующий порядок. Да и он сам, великий князь, почему должен отказаться от привычного образа жизни? Все государи пребывают в роскоши, так уж повелось.
Спешившись у входа в монастырь, где несколько лет назад открыли греко латинское училище и трудяги-монахи переписывали и переводили церковные книги, князь сделал знак боярам, чтобы оставили его одного, взбежал по ступенькам, коснувшись рукой белых колонн, и, кивнув служителям, склонившимся перед ним, прошел в келью Максима Грека.
Тот работал над очередным трудом, и Василий, увидев его склоненным над книгой, подумал: «Хоть икону с него пиши».
Желтоватое худое лицо с острым тонким носом, длинная седая борода, глаза, светившиеся необыкновенным блеском
Грек заметил государя, отложил рукопись, встал и, едва кивнув, спросил:
Зачем я тебе понадобился, великий князь? Неужто ты решил внять моим просьбам?
Василий покачал головой:
Просьбы твои исполнить трудно.
Максим усмехнулся в седую бороду:
Трудно, говоришь? Лучше, по-твоему, Божественные законы нарушать? Сребролюбие и лихоимство страшные грехи.
Князь поморщился: опять он про это!
Я пришел к тебе поговорить о другом, Василий опустился на скамью и плотнее запахнул длинную соболью шубу: в келье было холодно. Что ты думаешь о браке, в котором нет детей?
Максим сложил руки на коленях и чуть прикрыл глаза морщинистыми веками.
Хочешь спросить о разводе?
Великий князь вздрогнул: монах часто читал его мысли.
Откуда тебе известно?
Слухами Москва полнится, ответил монах уклончиво.
И каким будет твой сказ?
Мои взгляды на брак многим известны, изрек он торжественно, я из них никакого секрета не делаю. Если про великую княгиню говорить, то послал тебе Бог жену, о которой многие мечтают: красивую, верную, хозяйственную. Давно вы друг с другом, почти двадцать лет. Знаешь ведь, что честна женитва и ложе нескверно. Желаешь спасения души своей будь доволен своей супругой, а чужих не желай, ибо блудники и прелюбодеи, грешащие с чужими женами, осуждаются в муку вечную с жителями Содома и Гоморры, где червь их не усыпает, огнь не угасает и ужаснейший плач и скрежет зубов бесконечны.
Я чужой жены не хочу, буркнул Василий недовольно. Ежели получу развод, снова женюсь. Разве это блуд?
Грек повертел головой на жилистой шее:
Грех это, страшный грех, великий князь. Если надеешься убедить меня в обратном, не пытайся, я от своих слов не отрекусь. Думаю, вряд ли ты меня послушаешь, чувствую, по своему поступишь, только прежде о душе поразмысли.
Он придвинул к себе толстую книгу и углубился в чтение, будто не видя, что государь продолжает сидеть в его келье.
Василий, подобрав полы длинной шубы, вышел из жилища монаха и подумал, что может опоздать к обедне, которую должны были отслужить в церкви монастыря. Хорошо, что он не увидит там Соломонию, с которой вместе ходил на заутреню.
В памяти всплыло худое желтоватое лицо Максима Грека и его слова.
«Никогда этот монах не станет моим союзником, внутренний голос нашептывал Василию фразы, которые он хотел услышать. И молчать не станет. Многие его цитируют. Нужно ли мне, чтобы он давал пищу для разных толков? Там, гляди, и до бунта недалеко».
Неясная мысль о том, что волей-неволей придется расправиться с этим строптивым монахом, потихоньку закрадывалась в голову.
«И митрополита Валаама нужно поставить на место, а то и вовсе нечестивые мысли наступали, как полки (удивительно, что сразу после выхода из кельи Максима Грека), и Василий им не противился. В моем государстве мне все подвластно, и неповиновения не потерплю».
К нему подъехал любимый боярин Иван Поджогин, сделал озабоченное лицо и спросил:
Чего невесел, государь?
Василий опустил голову:
Знаешь ты мою печаль
Ах, это, боярин подмигнул, загримасничал. Я бы на твоем месте не беспокоился. Разговор у меня был вчера с братцем княгини, Иваном Сабуровым. Много интересного он мне рассказал, за деньги, разумеется. Повезло тебе, что братец Соломонии любит звонкую монету. Вернемся в Москву, позову я его поговори с ним. Слово даю, веское основание будет у тебя для развода.
Она мне изменяла? встрепенулся великий князь и побледнел: тяжело было слышать такие вести.
Поджогин покрутил головой на толстой шее:
Есть кое-что хуже измены, государь. Колдовством занималась твоя жена. Впрочем, Иван тебе все расскажет.
Василий тяжело задышал и пришпорил коня. В нем боролись противоречивые мысли. С одной стороны, желал он избавиться от бесплодной жены, с другой горько ему было сознавать, что Соломония сама на развод напросилась.
Прискакав в Москву, первым делом вызвал к себе Ивана Сабурова.
Люди говорят, ты мне что-то сказать хочешь, буркнул он: неприятно было смотреть на этого дюжего молодца, продававшего сестру.
Иван улыбнулся:
Сказывали, и ты меня за это отблагодаришь.
Василий побагровел:
А если я тебя подвергну самым страшным пыткам, и ты мне все даром поведаешь?
Сабуров усмехнулся в черный ус:
Не сделаешь ты этого, государь. Станут говорить, что ты не только от жены отделался, но и ее брата заморил. Народ и так многим недоволен. Там и до бунта недалеко.
Великий князь заскрежетал зубами:
Говори, что желал!
Иван поклонился и затараторил, будто боясь что-то упустить:
Как-то моя сестра позвала меня и спросила, знаю ли я, что есть некая Стефанида Рязанка, которая теперь где-то поблизости живет. Дескать, колдует она отменно, и надо бы ее к нам во дворец привести.
Василий еще больше нахмурился:
Продолжай.
Узнали мы с теткой Евдокией, где эта колдунья обитает, Иван смотрел нагло, словно не хотел сознавать своей вины, узнали и привели сюда. Она с собой какую-то воду заговоренную взяла и прибавила: «дескать, водой этой обтираться надо, чтобы князь любил, и княжеское белье желательно ею смачивать».
Мое белье? государь сжал кулаки. И она смачивала?
Уж очень ребенка сестра хотела, бросил Иван. Через это, сам понимаешь, на многое пойдешь. Тетка сказывала, Стефанида эта еще и масло с медом заговаривала да обтираться велела.
Блеснули на него глаза Василия из-под нависших бровей:
Это все?
Все, государь.
Великий князь бросил ему, как собаке кость, горсть золотых монет:
Это тебе за труды. Ступай, да никому ничего не сказывай.
Поклонившись, Иван удалился восвояси, а Василий, подойдя к окну, подумал, что теперь совесть его чиста, но от этого на душе не стало легче.
Глава 14. Приморск, наши дни
Ты что же, сказал ей, что уходишь голым и босым? Тамара сидела у зеркала и расчесывала волосы.
Это справедливо, Денис сел рядом: он только что закончил разговаривать с Викой. Квартиру купил нам ее отец, он же вложил деньги в клинику. Хотим мы этого или не хотим, нам придется отсюда уволиться.
А кто пахал день и ночь, чтобы эта клиника приносила доход? женщина бросила расческу.
Андрей Ильич тоже много сделал для ее процветания. У меня никогда бы не хватило денег на такую рекламу, процедил мужчина. Кроме того, Вика остается с двумя детьми. Мы с тобой как-нибудь устроимся.