По гулкой и крутой лестнице старинного чугунного литья я поднялся на третий этаж, полностью занятый редакцией, которую совсем недавно возглавлял мой отец. В то время не было огромных загонов для безликих копирайтеров, и журналисты творили в комнатах на одного-двух человек. Я прошёл по коридору мимо таких комнат по обе стороны. Табличку на двери главного редактора еще не заменили, и я со смешанным чувством гордости и грусти прочитал свою фамилию черными буквами на белом.
Секретарь, некрасивая женщина с жилистой шеей, не отрывая ловких пальцев от печатной машинки, взглянула на меня и углубилась в текст. Но тут же вскинула голову.
Вы сын Владимира Дмитриевича? спросила она.
Да. Я смутился под её взглядом. Главный редактор у себя?
Сейчас я узнаю, свободен ли он.
Женщина скрылась за дверью, обитой кожей, и спустя несколько мгновений улыбкой пригласила меня в кабинет.
Навстречу мне из-за Т-образного стола поднялся маленький плешивый человек в очках с толстыми стёклами. Он подал мне мягкую ладонь и представился:
Варнаков! Временно замещаю вашего отца Э-э-э Мужчина сбился от своей неловкой фразы, покраснел, махнул, как дирижёр, руками, предлагая присесть, и вернулся за стол.
У окна на одном из стульев в ряд сидела женщина лет тридцати с пышными золотистыми волосами. Варнаков представил её: «Нина Викторовна Завьялова. Она от редакции занималась похоронами». Женщина с любопытством рассматривала меня. Я уже начал привыкать к подобным сравнивающим взглядам.
Когда же я принялся благодарить за организацию похорон, двое потупились и, не сговариваясь, завертели в пальцах по карандашу, а при упоминании телеграммы редактор вовсе покраснел, уточнил моё имя и где я остановился.
Мы все любили и безмерно уважали Владимира Дмитриевича, наконец нудно завёл Варнаков. Он служил для нас примером профессионального долга и гражданского мужества. Его смерть не останется безнаказанной. И всё в том же духе. Тут он прервал свой панегирик и сказал: Э-э-э вы знаете, основными приготовлениями занималось правительство города и союз журналистов. Ведь так, Нина Викторовна? Варнаков с надеждой посмотрел на Завьялову. Анатолий, я могу дать вам телефончик, чтобы уточнить
Варнаков потянулся к еженедельнику на столе. Я почувствовал разочарование в Москву меня вызвал кто угодно, только не сотрудники отца! и жестом остановил журналиста. Похоже, коллеги мало интересовались жизнью своего главреда. Хотя, вполне возможно, отец был человеком закрытым с какой стати он стал бы рассказывать о себе.
Женщина едва заметно улыбнулась кислому выражению моего лица.
Я поблагодарил и вышел. В коридоре весёлое стрекотание печатной машинки эхом отдавалось от высоких стен и потолка.
Подождите минуточку! окликнули меня на лестнице.
Я обернулся. Ко мне подошла Завьялова.
Мы с вами так толком и не познакомились, сказала она, улыбаясь.
Почему же? Вы Нина Викторовна. Общественник.
Что вы собираетесь делать? спросила она, не обращая внимания на колкость.
Я пожал плечами.
Разберусь тут и поеду домой.
А где это?
Я усмехнулся и назвал.
Вы не обижайтесь! Завьялова дружелюбно коснулась моего локтя. В редакции действительно никто не знал о вас. Да, это, думаю, было бы лишним. Ваш отец был отзывчивый, но очень закрытый для посторонних человек. Вы были на кладбище? Ах, ну да. Рядом с инициалами вашей мамы
Жена отца не моя мать, поправил я женщину.
В общем, надо заказать, чтобы выбили инициалы Владимира Дмитриевича, простите. Пока принимается решение об установке памятника. Памятником, скорее всего, займутся власти города. Но согласовывать всё равно будут с вами. Процедура, кажется такая. Если не ошибаюсь.
Мы отошли к окну, узкому и высокому как бойница.
Честно говоря, я не подумал об этом, ответил я. И с вещами в квартире надо что-то делать. Всё получилось очень быстро. Я рассчитывал сразу вернуться. А теперь
Я предложил Завьяловой сигарету. В руке у неё была пачка своих. Мы закурили.
Теперь я лучше рассмотрел женщину. У неё были зелёные глаза и пухлые губы. Бежевая шерстяная юбка и легкий свитер выгодно выделяли линии её стройной фигуры. Весь облик женщины не подходил типажу бледной редакционной моли: образ, который у меня сложился о «филологинях» в редакциях нашего города.
Скажите, осторожно начал я, отец действительно был такой важной я не сразу подобрал слово, персоной? Правительство Москвы! Союз журналистов!
Вы о нём ничего не знаете? женщина внимательно посмотрела на меня. Крылья её носа дрогнули то ли в усмешке, то ли от обиды за бывшего шефа и за моё невежество.
Я извинительно пожал плечами.
Он был народным депутатом СССР, проговорила Завьялова. Получил предложение войти в межрегиональную группу. А после распада страны его кандидатуру рассматривали как одну из тех, кто мог бы возглавить движение за демократический социализм. Завьялова покосилась на меня и усмехнулась. У него много профессиональных наград. В том числе государственная премия. Он не побоялся пойти против системы и выступил в защиту тех людей, которые теперь у власти. Его уважали и даже побаивались.
Побаивались? Почему?
Ну, во-первых его тесть академик и разведчик. Правда, многие узнали об этом после смерти Николай Фёдоровича. Кроме того, Владимир Дмитриевич сам был человек достаточно влиятельный!
А что ваш редактор говорил про смерть, которая не останется безнаказанной?
Женщина выпустила дым краем рта.
Преждевременная смерть известного человека всегда обрастает домыслами. Некоторые считают, что вашего отца едва ли не убили. Требуют расследования. Сейчас модно во всём выискивать происки режима.
«Происки режима» она произнесла с едва уловимым сарказмом.
Вы так не считаете?
Мне трудно судить. Владимир Дмитриевич был сильным человеком. К тому же он занимался скорее общественной работой, нежели политикой.
Она помолчала.
А вы разные с отцом!
Да? Удивительно. Я уж решил, что мы двойники.
Внешне почти. Хотя я не знала вашего отца в молодости. Возможно, он был такая же язва, как вы.
Мы усмехнулись. На этот раз почти дружелюбно.
Вы знаете друзей отца? спросил я.
Завьялова удобней сложила руки под высокой грудью и подумала.
Друзей? Нет, не знаю, ответила она. Многие искали знакомства с вашим отцом. Владимир Дмитриевич в помощи никому не отказывал, но, повторяю, близко к себе никого не подпускал.
Мы помолчали.
Так что же вы думаете делать? спросила Завьялова.
Теперь не знаю.
Вот что. Возьмите мой номер телефона. Позвоните. Я спрошу, как устраиваются дела такого рода. Я имею в виду с мебелью и вещами.
Я подал записную книжку, и женщина беглым почерком набросала имя и номер. Уточнила, где я остановился, и на мою ответную любезность сообщила, что, как у всех сотрудников издания, телефон квартиры главного редактора у неё есть.
4
Зарядил промозглый дождь. Пока я шёл к метро, мои парусиновые туфли промокли вместе с носками, и я скорее поспешил домой.
Ключ английского замка закапризничал, отказываясь нырять в родную скважину. Я упорно колдовал у входа, пытаясь попасть в квартиру, когда дверь вдруг распахнулась.
С порога на меня недобро смотрела девушка. Я узнал Веру, дочь второй жены отца.
Вера безмолвно отступила в сумрак, оставив дверь открытой.
Угол прихожей заняла огромная красно-белая дорожная сумка.
Вера устроилась на кухне на стуле, закинув ногу на ногу. Девушка курила и даже не повернула голову в мою сторону. На сковороде поквакивала и постреливала яичница.
Вера, бесспорно, не обязана была кидаться мне на шею она даже номинально теперь не приходилась мне сводной сестрой но её безразличие меня обескуражило.