Поэтому шок от области естественного права и всех связанных с ним областей позитивного права должен либо продолжаться вечно, либо ускорить открытие и признание этой новой науки, без которой невозможно будет объединить самостоятельно мыслящих людей на первом принципе естественного права или даже на каком-либо определенном понятии права вообще.
Нелегко было бы признать незаменимость упомянутой новой науки для основания нравственности, о которой нельзя повторять достаточно часто, что она стоит на непоколебимом фундаменте и уже доведена до доказательства, мало чем уступающего математическому. "Природа, говорят, сделала бы очень плохо для благосостояния человечества и для своих великих намерений по отношению к нему, если бы она оставила необходимое знание морального закона для спекуляций и споров философов".
В самом деле, мораль заявляет о своем присутствии и отсутствии в человеческих поступках недвусмысленными, приятными и малоприятными предчувствиями, против которых даже долгая привычка к дыхательной трубе вряд ли может достаточно закалить, в то время как та же самая мораль вызывает непонимание и споры, как только человек пытается постичь ее разумом.
Люди самых низших классов и мальчики, едва вышедшие из детского возраста, не только умеют отличать нравственные поступки от безнравственных, но и точно указывать степени нравственности; стоит только ясно и определенно представить им внешние обстоятельства нравственного поступка. Во всех учебниках теоретической философии можно найти более или менее существенные ошибки и противоречия; но трудно было бы дать сборник морали, в котором безнравственный поступок выдавался бы за нравственный, или понятие нравственности было бы ошибочно в одной из своих существенных черт. Из всего этого следует, что мораль настолько же надежна и определенна, насколько она является самой важной и благотворительной из всех наук. В то же время эта надежность морали отнюдь не настолько всеобъемлюще правдоподобна, чтобы ее не отрицали так же упорно, как ее защищают; и справедливо, что мы должны услышать и ее противников. Если, как говорят, среди моралистов больше согласия, чем среди метафизиков, то это следствие позитивных законов и установленных форм в целом, которых требует гражданское общество для своего сохранения, и которые связали честь и стыд, награду и наказание с идеями, необходимыми для этого сохранения.
Воспитание и привычка, измененные этими типами зачатия, содержат причину так называемых моральных чувств, которые делают то, что согласуется с преимуществами общества и его позитивными защитами, непознаваемым удовольствием, а то, что противоречит им, неудовольствием; чувства, которые, однако, имеют место только там, где внешние обстоятельства климата, организации и т. д. побуждают и благоприятствуют этим искусственным институтам. Но они имеют место только там, где внешние обстоятельства климата, организации и т. д. побуждают и благоприятствуют этим искусственным учреждениям, и которые у всех культурных народов, вышедших из состояния природы, должны быть тем более заметны у мальчиков и в низших классах, потому что этот возраст и эти классы наиболее восприимчивы к воспитанию и привычке, и новые впечатления, получаемые через них, менее всего способны быть изменены самостоятельным мышлением.
Формулы моралистов, в силу самой двусмысленности своего значения, всегда, даже в самых разнообразных системах, могли бы принять тот смысл, который соответствует введенному и политически необходимому способу представления; но который также немедленно начинает оспариваться, когда хотят проследить их до так называемых внутренних причин морали.
В той самой пропорции, в которой смысл этих формул поднимается над общим и запутанным типом концепции, при каждом усилии мыслящих умов скрасить его полностью, при каждой попытке подчинить их все общему принципу, их несовместимость становится все более заметной, а спор между их защитниками все более запутанным, который, сведенный к своим простейшим пунктам, не оставляет ни одного наблюдательного зрителя в сомнении, что среди моралистов как раз меньше всего решено, существует ли моральный закон или нет?»
Самое поразительное в этом споре между противниками и защитниками достоверности морали, на мой взгляд, заключается в том, что и те и другие, по общему недоразумению, путают науку с ее объектом, мораль с нравственностью, а причину последней с принципом последней.
Один переносит существование, необходимость и святость морального закона на науку о нем, другой неопределенное и колеблющееся в науке на сам моральный закон. Оба считают мораль неисправимой; один потому, что признает за ней принципы, уже полностью развитые и доведенные до чистоты; другой потому, что отказывает ей во всех возможных принципах. И те и другие тем самым препятствуют, как бы они ни старались, прогрессу науки.
Разум и солнце осветили и оплодотворили лицо и сферу деятельности человечества со всех сторон. Светящая и согревающая сила солнца была известна по его благотворному воздействию задолго до того, как началось научное исследование действия этих сил.
Или же было бы столь же непоследовательным путать знание о независимых от нашей проницательности силах, которые всегда существовали и всегда действовали, с наукой об их действии, которая только путем постепенного прогресса может стать собственно наукой и отчасти зависит от соответствующего состояния других наших проницательностей, столь же непоследовательным, говорю я, как и отрицать существование этих сил, потому что знание об их действии еще не поднялось до ранга законченной науки.
Утверждать вместе с популярными философами, что мы должны наслаждаться и пользоваться благами солнца и разума, не задумываясь над тем, каким образом мы к этому пришли, было бы равносильно тому, чтобы скрывать не меньшую непоследовательность аллегорией. Чем дальше разум продвинулся в своем действии в культурном народе, тем больше возрастает его потребность действовать в соответствии с ясным представлением о его законах.
Та же самая идея, которая стала ясной в результате анализа ее непосредственных черт, становится неясной в тот момент, когда речь заходит об особенностях этих черт, и определение ее порождает спор. Есть болезни, от которых человеческое тело защищено нежным младенчеством, и которые никогда бы не прижились без развитых органов, без пищи и занятий зрелого возраста; И есть ошибки, которые предполагают значительную степень культуры ума, невозможны в состоянии полной неясности понятия, которого они касаются, и только постепенно устанавливаются в ходе постепенного развития того же самого, которое совершается только после многих неудачных посещений; но также должны становиться все более и более сомнительными по питанию, которое они черпают из большего количества полуправдивых озарений, и по более практичной проницательности их защитников. Возможно, это относится к любой другой идее в такой степени, как к идее морали. Чем больше о ней думают в эпоху, чем настоятельнее становится потребность в ней, тем больше опасность того, что эта идея не верна.
Она мыслится неверно, как только при размышлении о ней либо упускается одна из ее существенных черт, либо из ее воплощения вырывается черта, которой в ней не место; и от этой неверности ее может предохранить только совершенно законченное развитие ее черт, доведенное до пределов всякой постижимости. До тех пор, пока она не будет расчленена до ее последних делимых составляющих; пока найденные составляющие не будут полностью определены и признаны в качестве первых принципов; пока не будет уверенности в том, что в неразработанных составляющих не скрыт недостаток или избыток какого-либо существенного свойства; идея не является ни чистой, ни полностью задуманной, а представляет собой более или менее игру случая.