Вот тоже шуба у нас в канцелярии продается, хорошая енотовая шуба. Пальто-то меховое у меня есть, а потеплее шубы нет. Как ты думаешь, не купить ли ее мне?
Тут уж и сомнения не было для Катерины Петровны, что ее муж занимается приемом ручных залогов под выдаваемые ссуды. Она вся вспыхнула и закричала:
Ты в залог взял эту шубу, Порфирий Васильич!
То есть, видишь ли, ее или продают за дешевую цену, или просят взять в залог за эти же деньги. Я дал под нее тридцать пять рублей, но если ты мне посоветуешь ее приобрести, то я ее завтра же куплю себе.
В залог! В залог! Закладчик! Ростовщик! восклицала Катерина Петровна.
Послушай Да что же тут такого особенного, что я в залог взял? Ну, взял. Я рассуждаю так, что и Государственный банк берет в залог, но только, разумеется, не шубы, а процентные бумаги. А чем же процентные бумаги лучше шуб? Такое же движимое имущество. Я вот сегодня одному и под пенсионную книжку двадцать рублей дал.
Ростовщик! Ростовщик! брезгливо повторяла Катерина Петровна, отходя от мужа.
Зачем же такие ужасные слова? Ростовщик тот, кто дерет безбожные проценты, а мои проценты самые снисходительные, дружеские проценты. Да и меховых вещей я больше и не буду брать, прибавил Порфирий Васильевич. Это так уж только потому, что приятель очень просил, умолял даже, чтобы я взял. Да к тому же он и продает эту шубу за сорок пять рублей. Хочешь, я ее куплю? Хочешь? Может быть, можно будет выторговать пять рублей. Мех прелестный, а только сукно немного потерто. Купить мне себе? спрашивал он жену.
Катерина Петровна ничего не отвечала.
Обедали они молча. Жена дулась на мужа. Порфирий Васильевич обращался к жене несколько раз с заискивающей улыбкой, но Катерина Петровна отворачивалась.
Чего ты на меня, Катенька, дуешься как мышь на крупу? спросил ее Порфирий Васильевич, подсаживаясь к ней после обеда. На такого доброго и рачительного к дому мужа и вдруг злиться! Ведь я для дома хлопочу. Дай ты мне дом на настоящую точку поставить, и тогда я палец о палец больше не ударю.
Какой дом? Что ты о доме говоришь пустое? При чем тут дом? вырвалось у жены.
А то как же Я хлопочу о приращении нашего капитала, добиваюсь безбедного существования. Добьюсь всего этого через несколько лет и все брошу. Ах, Катя, Катя, не понимаешь ты деликатности своего мужа! Ведь вот я передал тебе на папеньку документ в четыре тысячи, а ты сколько времени не можешь получить по нем денег. Эти деньги существуют без процентов, проценты на них пропадают, а я тебе, вот уже скоро три недели пройдет, ни разу за это время не упомянул о документе, ни разу не просил, чтобы ты понудила своего папеньку рассчитаться с тобой. А из-за чего я молчал? Из деликатности. Ты этакого деликатного мужа Порфирий Васильевич не договорил, махнул рукой, встал с дивана, на котором сидел рядом с женой, и стал закуривать от лампы папиросу. Через минуту он остановился перед ней и спросил: Когда же, в самом деле, ты мне деньги-то четыре тысячи принесешь от твоего отца?
Никогда, отрезала жена. Я уже сказала вам, что эти деньги останутся у меня на черный день, когда я всякое терпение потеряю и уйду от вас.
Гм Ну, хорошо. Так и будем знать пробормотал Порфирий Васильевич, почесал затылок, взял узел с енотовой шубой и потащил его к себе в кабинет.
Весь остаток вечера жена и муж больше не разговаривали. Жена сидела у себя в спальной и читала, а он был у себя в кабинете и сводил какие-то счеты у письменного стола. Перед тем как ложиться спать, он отворил письменный стол, достал оттуда золотые часы и серебряный портсигар с инициалами, принятые им в залог, и, любуясь ими, стал их перетирать замшей. После первого портсигара он вынул из стола второй серебряный портсигар и третий, а также золотую брошку в футляре, и тоже протерев все это, снова запер в стол и отправился ложиться спать. Когда он явился в спальную, жена уже спала.
«Тяжелый человек, подумал он про жену, раздеваясь, и мысленно прибавил: Ну, да я ее постепенно вышколю. Обойдется».
Дня через два он принес домой со службы музыкальный ящик черного дерева, бобровую шапку и охотничье ружье-двустволку, уложенное в кожаный ящик. Вещи эти также были взяты в залог.
XV
Не было уже никакого сомнения, что Порфирий Васильевич ростовщик, производящий свои операции среди сослуживцев и их знакомых. Ростовщичество мужа тяжелым гнетом ложилось на душу Катерины Петровны. Она без злобы и чувства гадливости не могла смотреть на мужа, а между тем этот муж каждый день был у нее перед глазами, приближался к ней, садился с ней рядом, обнимал ее за талию, ласкал и требовал себе поцелуя! Дрожь во всем теле ощущала Катерина Петровна, когда он к ней прикасался.
После появления в их доме музыкального ящика, бобровой шапки и охотничьего ружья Порфирий Васильевич уж не скрывал больше от жены, что он берет вещи в залог под выданные ссуды, да и нельзя было больше скрывать, так как совершенно ненужные для дома вещи накапливались и накапливались.
Ростовщик вы, злейший ростовщик! Грязный человек! говорила Катерина Петровна мужу, бросая на него презрительный взгляд.
Что ростовщик это верно, потому что приращением капитала занимаюсь, а что я грязный человек это отрицаю. Скажи мне на милость, в чем тут грязь?
В чем! И вы еще спрашиваете в чем! Впрочем, что же я Свинья также не замечает грязи, в которой радостно валяется
Но-но-но погрозил ей Порфирий Васильевич. Уж этого я не позволю. На все есть свои границы. Довольно.
Удивляюсь я, как ваши товарищи по службе терпят вас.
Напротив, они даже очень рады, что я начал давать деньги под залог. Прежде с них жиды брали по десяти процентов в месяц, а я беру меньше половины.
А вот увидите, что даже само начальство, ежели узнает, что вы ростовщик, то выгонит вас со службы.
Не думаю. Мой ближайший начальник занял у меня под вексель с двумя поручителями триста рублей. А впрочем, ежели и выгонят, то беда невелика. Выгонят я уж тогда не негласную, а гласную кассу ссуд открою. Семьдесят-то пять рублей своего жалованья уж я всегда теперь наверстаю, когда у меня деньги есть. Да нет, не выгонят. Где выгнать.
Разговор этот происходил утром. Порфирий Васильевич сбирался на службу. Он подошел к жене и, стараясь улыбаться, сказал:
Не хочешь ли ты сегодня опять сходить к папеньке и маменьке пообедать? А я пообедал бы у кого-нибудь из товарищей. Кухарке двугривенный в зубы на обед. Право, иногда не мешает в хозяйстве некоторую экономию сделать.
Уходите, куда хотите презрительно отвечала ему жена.
Да ты-то, ты-то Стало быть, ты дома стряпать не будешь?
Нет, нет. Я, может быть, совсем куда-нибудь уйду.
Ну, совсем-то это, положим, нельзя Как ты уйдешь совсем, ежели у тебя паспорта нет? Да и с какой стати ссориться? Право, я человек мирный и не желаю ссориться. А ты ступай к папеньке с маменькой и пообедай там, а я после обеда за тобой приеду.
Бога ради, не приезжай. Не надо! вскрикнула Катерина Петровна. Оттуда я и одна знаю домой дорогу.
Так в котором часу придешь домой?
Приду. Но оставь ты меня, пожалуйста, в покое. Иди в должность!
О, женщины, женщины! вздохнул Порфирий Васильевич и ушел из дома.
Катерина Петровна дала кухарке денег на обед и тотчас же поехала к отцу и матери. Отца она еще застала дома. Поздоровавшись с ними, она опустилась на стул, закрыла лицо руками и заплакала.
Что с тобой, Катя? Что с тобой? бросились к ней отец и мать.
Сил моих нет, не могу жить с мужем. Ради самого Господа, возьмите меня к себе, говорила она сквозь рыдания.
Да что такое опять случилось? Что такое? Разве он опять что-нибудь такое?.. Ведь ты была им так довольна. Рассказывала, что он переменился.
Ах, он все то же Даже хуже теперь. Он гадина, самая мерзкая гадина. Я на лягушек смотреть не люблю Лягушки мне противны. А он для меня хуже лягушки. Брр Каждое слово его приводит меня в дрожь. Кроме того, теперь уж нет никакого сомнения, что он злейший ростовщик, самый грязный закладчик.