Петр Михайлович пожалел зятя и, посоветовавшись с Анной Тимофеевной, на следующий день послал ему окорок ветчины, два фунта чаю и голову сахару. Подачка эта очень понравилась Порфирию Васильевичу, и он сказал жене:
Вот это недурно с его стороны. Спасибо ему за это. Это доказывает, что у него есть чувства.
После этой присылки молодые супруги пять дней подряд ели за обедом то ветчину холодную, то ветчину, разогретую с картофелем. На шестой день супруг сказал:
Сегодня, я думаю, к обеду из ветчины-то селянку можно сделать.
Но Катерина Петровна возразила:
Нет, не могу я больше на ветчине сидеть. Надоело. Надо пообождать.
Душечка, да ведь куда ж нам с остатками-то? Ведь остатки ветчины могут испортиться. А между тем мне ужасно как хочется селянки с ветчиной.
Ну, ты и ешь ее один, а я пойду к папеньке обедать.
Вот и отлично! Вот и прекрасно! воскликнул Порфирий Васильевич. Я даже сам хотел предложить тебе это, но боялся, что ты рассердишься. Ты пообедаешь у папаши с мамашей, а я дома поем селянки из ветчины, и уж завтра мы закажем что-нибудь другое к обеду. Денька два переждем, а там можно из кости окорока горох сварить. Так отправляйся, отправляйся к своим обедать, а вечером вернешься домой. Как это ты хорошо придумала. А у нас через это гривен шесть экономии будет. Да что гривен шесть! Даже больше. Ежели я дома буду обедать один, то мне и супу не надо. Я с кухаркой и одной селянкой буду сыт. А дашь ты ей только на кислую капусту и на хлеб вот и все. Порфирий Васильевич до того расчувствовался, что обнял жену и поцеловал ее, сказав: Умница.
Катерину Петровну несколько покоробило, но она не противилась поцелую, хоть и не отдала его сама.
Муж ушел на службу, а она отправилась к матери. Мать встретила ее, как и всегда, радостно.
Ну, что? Как живете? Угомонился он? спрашивала она дочь.
Да мы не ссоримся. Он как будто приутих теперь. Не оскорбляет меня больше очень-то, даже вас и папашу хвалит после присылки окорока и чаю, но все-таки, маменька, не лежит у меня к нему душа, никогда я к нему не привыкну и никогда любить его не буду, отвечала Катерина Петровна и слезливо заморгала глазами.
Ну, как-нибудь стерпится и слюбится, заговорила мать, взглянула на дочь, увидала ее слезы и сказала: Чего ты плачешь-то? Ведь сама же говоришь, что он теперь переменился.
Нет, не переменился он и никогда не переменится, не такая у него душа. Он только сдерживается, а в душе он Нехорошая у него душа, маменька. А ежели бы вы знали, какой он сквалыжник! прибавила она и тут же рассказала случай с селянкой.
Ну, скупость не глупость, пробовала оправдывать зятя мать.
Да не такая, маменька.
Слыша себе похвалу от зятя и чтобы задобрить его, Петр Михайлович и Анна Тимофеевна опять наградили дочь съестными припасами при ее уходе от них домой. Они дали ей с собой банку варенья, яблок и копченого сига.
На вот, свези ему гостинцу и скажи, что это от меня ему говорила мать, провожая дочь. Да приходи к нам почаще. Ведь муж днем-то в должности, а тебе что же одной-то дома сидеть!
Катерина Петровна обещала и уехала.
Когда она вернулась домой, то застала мужа отдыхающим после обеда. Он спал у себя в кабинете на диване. Она вошла в кабинет и зажгла лампу на письменном столе. Порфирий Васильевич тотчас же проснулся и спросил:
Катя! Это ты?
Я, отвечала Катерина Петровна, присаживаясь к письменному столу.
Ну, вот и отлично, что долго не засиделась, говорил Порфирий Васильевич, все еще лежа на диване и потягиваясь. Сейчас чай пить будем.
Катерине Петровне не хотелось говорить с ним, но она все-таки сказала:
Маменька прислала тебе гостинцу банку варенья.
Ну?! протянул он. Что это с ней? Впрочем, спасибо, спасибо ей.
Кроме того, десяток яблок прислала и сига копченого.
О?! Да она совсем добрая. Ведь вот когда родственники-то так относятся, то как с ними ссориться-то будешь? Нет повода. И папашенька здоров? спросил Порфирий Васильевич.
Катерина Петровна не отвечала. Она смотрела на письменный стол мужа и среди бумаг в синих обложках и кой-каких дешевых безделушек, служивших украшением на письменном столе, увидала довольно массивный серебряный портсигар. Она взяла его в руки и стала рассматривать прикрепленные к нему выпуклые золотые инициалы. Буквы были, однако, не Порфирия Васильевича имени и фамилии.
Чей это у тебя портсигар? быстро спросила Катерина Петровна мужа.
Какой портсигар? протянул он, совсем забыв спросонок об оставленном на столе портсигаре, несколько помолчал и отвечал: Ах да Это портсигар одного моего товарища по службе. Пентефриева. Помнишь Пентефриева? Он еще был у нас на свадьбе. Такой черный Так вот это его портсигар.
Зачем же ты взял его?
Я? Да так Поносить. Очень он мне нравится. Я даже его взял на образец. Может быть, я и себе такой же закажу, так показать серебрянику.
Порфирий Васильевич быстро поднялся с дивана, подошел к столу, взял из рук жены портсигар и запер его в ящик стола. Катерина Петровна пристально посмотрела в лицо мужа и с раздражением в голосе сказала ему:
Порфирий Васильич Ты взял этот портсигар в залог. Дал деньги и взял портсигар.
Муж весь вспыхнул и отвечал:
Да нет же, нет. Просто на подержание взял, поносить взял. Если хочешь, то я даже возвращу ему. Ну, полно Пойдем чай пить. Самовар я велел уже к твоему приезду поставить.
Он попробовал взять жену под руку. Она не встала со стула и сидела отвернувшись.
XIV
На следующий день Катерина Петровна заметила у мужа, когда тот вернулся из должности, новые золотые часы с золотой цепочкой, тогда как до сего времени у него были серебряные, плохенькие и на другой, очевидно, бронзовой цепочке. Зная скупость мужа, она была уверена, что золотых часов с золотой цепочкой он себе ни за что не купит. «Опять в залог взял», мелькнуло у ней в голове, и она спросила мужа:
Откуда у тебя эти часы? Ведь эти часы не твои.
Часы-то? улыбнулся он и сказал: Купить хочу, так взял на подержание, чтобы посмотреть, верно ли ходят. Товарищ продает. Свои серебряные часы дал ему поносить, а эти себе взял.
Что-то неприятное шевельнулось в сердце Катерины Петровны, и она опять проговорила:
Порфирий Васильич, ты эти часы, как и вчерашний портсигар, взял в залог.
Да нет же, милая, нет, отвечал он. Уверяю тебя, что это так только. Вот подержу их недели две и, ежели будут верно ходить, может быть, и куплю их. Человек в деньгах нуждается, часы можно купить дешево, так отчего же не купить?
В залог ты взял эти часы, стояла на своем Катерина Петровна. Ты ведь уж сказал мне, что будешь заниматься среди своих товарищей по службе ростовщичеством.
Не ростовщичеством, а деньги буду давать взаймы, за божеские проценты. Какое же это ростовщичество, ежели я даю деньги за умеренные проценты! Никакого тут ростовщичества нет. Государственный банк ссужает деньгами и проценты берет. Да я уже и дал кой-кому денег, сознался Порфирий Васильевич. Дал и за грех не считаю, а даже думаю, что я в некотором роде являюсь добрым другом.
Скажи уж, благодетелем. Я читала, что все ростовщики себя благодетелями считают, подхватила Катерина Петровна.
Благодеяния тут нет, но и худого ничего нет. Просто дружеская ссуда и, как хочешь, все-таки одолжение. Ведь я проценты-то вполовину меньше тех беру, которые прежде с товарищей жид брал.
Брось ты это, Порфирий Васильич. Зачем ты хочешь, чтобы я тебя возненавидела! сказала Катерина Петровна.
Возненавидела? спросил муж. Да за что тут возненавидеть? Ведь я тебе дурного ничего не делаю, а напротив, для тебя же хлопочу. Ах, Катя, Катя! Ведь у нас могут быть дети! прибавил он.
Разговор на этом и кончился.
Прошло еще дня два, и на третий день Порфирий Васильевич явился домой со службы к обеду с узлом. В пестрой скатерти была завернута поношенная енотовая шуба. Шубу он внес в комнаты, впрочем, не без смущения и говорил жене: