Странно, что из всех фотографий, что могут храниться в бумажнике, я выбрала эту. Бессмыслица какая-то! Со стоном падаю на подушку, закрывая лицо ладонями.
Ты в порядке?
Шон осторожно прикасается к моей руке, будто хочет успокоить, но на самом деле скорее опасается моей реакции. «Клянусь, если он еще хоть раз спросит все ли в порядке, я его ударю», мысленно раздражаюсь я, но, убирая руки от лица, мило улыбаюсь и киваю. Тут же, в ответ на мое лицемерие, в голове раздается голос: «Мы с тобой абсолютно одинаковые. Вот почему я вижу тебя насквозь. Никто из нас не показывает свою истинную сущность. Так что мы оба притворяемся». Я отмахиваюсь от его слов, как от назойливой мухи.
Шон наклоняется вперед, опасаясь нового приступа, и не сводит с меня глаз.
Взгляни, протягиваю ему фотографию и ожидаю реакцию, покусывая губы. Пару минут он молча рассматривает карточку, не произнося ни слова. И пока он анализирует ситуацию, я прихожу к выводу: все, что делает этот парень, имеет цель и необходимость. Каждый его шаг планируется заранее, каждое слово тщательно продумывается и взвешивается. Словно цель его жизни ни минуты не потратить на лишние действия или пустые рассуждения.
А я не такая. Мне кажется, что не такая. Но не зря, ведь, говорят, что противоположности притягиваются?
Зато мы теперь знаем, что Николас действительно один из нас, возвращая мне фото, Шон откидывается обратно на подушку. По крайней мере, в том возрасте он выглядел нормально.
Я фыркаю.
Прекрасно! Но когда я окажусь права, не говори, что я тебя не предупреждала!
Шон вздыхает, а я поворачиваюсь на бок, подкладывая руку под голову, и пользуюсь возможностью получше его рассмотреть.
Ты что-нибудь помнишь из своего детства? Родителей, друзей, может, свою собаку?
Нет. Он протягивает руку к ночнику, выключает его, и комната погружается в темноту. Такое чувство, будто я только родился. Сразу взрослым. Звучит глупо, но это так.
А вот Ник помнит, намеренно делая ударение на имени, говорю я.
Снова ты за свое, усталость явно слышится в его голосе.
Ну почему так? Миллион вопросов, как пчелиный рой, атакует мой разум, Рид же, как остров невозмутимости, молча продолжает пялиться в потолок.
Подумай сам, ведь это странно, что у меня в кошельке лежит ваше фото. Ни отца, ни матери, а давнишняя фотография. Что-то важное случилось тогда в детстве. И Ник единственный это помнит.
Я не знаю, Ви.
Кажется, терпению приходит конец.
Спроси его сама, раз уверена, что он помнит.
Пф-ф, несмотря на то, что сейчас я не доверяю своей памяти, словам Ника я не доверяю еще больше!
Давай спать, произносит Шон, зевая. Через пару часов рассвет, а утром надо решить, что делать дальше. Поговорим после.
Он прав. Я так устала, что вряд ли я смогу заставить мой разум разобраться в случившемся. Возможно, в предложении Шона обратиться к Нику есть разумное зерно. Вдруг тот и правда что-нибудь расскажет. «Конечно, если подфартит нарваться на его хорошее настроение, думаю я, натягивая повыше одеяло. А если уж совсем повезет, то, может, он даже врать не будет. Ладно. Выясню завтра», решаю я, ставя окончательную точку на своих размышлениях. Откидываюсь на подушку, наполнитель в которой свалялся колом, и пытаюсь заснуть. Ворочаюсь с боку на бок, считая ребрами впивающиеся пружины, но сон так и не идет. После обнаруженной очевидной связи между мной и ребятами я еще больше задумываюсь о четвертом парне. Где он сейчас? Все ли с ним в порядке? А вдруг он тоже был в поезде, и мы просто разминулись?
Я закрываю глаза, мечтая, что утром проснусь в своей постели (где бы она ни была), а все произошедшее окажется дурацким сном. Перед глазами еще несколько мгновений мелькают мутные образы, а потом разум отключается.
Вокруг совершенная темнота, пахнет затхлостью и моющими средствами. Я оглядываюсь по сторонам, но вижу лишь контуры предметов, так как в помещении отсутствуют окна. Вокруг горами возвышаются баки и металлические стойки со сложенными на них вещами. Сделав пару шагов, я спотыкаюсь о швабру и тихо ругаюсь под нос. Пустое ведро падает и с гулким стуком откатывается к стене.
Не убейся, ради всего святого!
Услышав смешок, я поворачиваю голову и вижу мужской силуэт. Да, судя по низкому смеху, это определенно должен быть парень. Он сидит на полу, прижавшись спиной к двери и согнув ноги в коленях.
Я пихаю подошву его ботинка носком своего.
Это по твоей вине мы заперты тут. Возможно, на всю ночь, наиграно спокойно говорю я и тут же добавляю: Надеюсь, хоть мальчикам, в отличие от нас, сейчас весело.
О, им определенно весело, ухмыляется он. В компании девчонок из института искусств тем более. Они наверняка уже в кинотеатре.
Где должны были быть и мы, продолжаю я. Если бы не твоя вечно ищущая приключений задница.
Прекрасная задница, должен отметить.
Спорно.
Медленно подхожу ближе, и парень опускает ноги, вытягивая их перед собой. Я сажусь сверху. Он проводит руками по моей спине, задирая свободную футболку вверх и касаясь кончиками пальцев ребер.
Через неделю в университете устраивают бал, говорю я, скрепляя руки в замок позади его шеи. Но мы конечно же не идем.
Романтика не для нас, отвечает он.
Ты прав. Сдался этот дурацкий бал? К тому же, заигрываю я, ты совершенно не умеешь танцевать.
Парень смеется.
Это ты еще не слышала, как я пою.
Неужели хуже?
Он наклоняется к моему уху и скорее шепчет несколько строк по-французски, чем напевает. У него нет ни слуха, ни голоса, а я не могу понять смысл, но слова кажутся самым прекрасным из всего, что я слышала.
Боже, я люблю тебя, но ты и правда ужасен, смеюсь я.
Его губы пробегают по моей шее, осыпая ее легкими поцелуями как раз под ухом, и кажется, что комната вращается подобно карусели в парке развлечений.
Скажи еще раз. Я люблю слушать, как ты это произносишь.
Что именно? Что ты ужасен?
Ты знаешь, что довольно улыбается он.
Я. Люблю. Тебя, шепчу, с придыханием проговаривая каждое слово.
Я тоже тебя люблю. С ума схожу. Мягкие губы касаются моих, осторожно прикусывая кожу, а руки притягивают ближе. И он выдыхает, прислонив палец к губам, словно выдавая свой самый большой секрет: Французский язык может спасти все. Даже самое жуткое пение
А потом целует намеренно медленно, дразня и растягивая каждое мгновение. Я нахожу подол его рубашки и начинаю стягивать ее через голову.
Я бы с гораздо большим удовольствием посмотрела сегодня вечером обещанный фильм, решаю поиграть я. Но ладно, и ты сгодишься.
Он смеется, склоняется ко мне и прижимает губы к уху.
Лгунья, шепот обдает кожу волной горячего воздуха.
Парень стягивает с меня футболку, бросая в сторону, и скользит пальцами под бретельки бюстгальтера. Мы одновременно тяжело вздыхаем.
«Безумие». Это первое слово, которое приходит на ум, когда кончики пальцев касаются голой кожи, кружа, лаская и рисуя на ней узоры. Именно так я бы рассказала о нас, если бы писала книгу. Рваными фразами. Меткими словами, в которых заключено все.
Жар и холод. Тяжелые вдохи и трепет ресниц.
Мне нравится, как мы цепляемся друг за друга. Нравится бросать вызов и принимать его. Чувствовать, как эта сумасшедшая химия кипит, возбуждает, заводит, словно нити протягивая между нами, не разрубить, не разрезать.
«Жадность». Это слово стало бы вторым, о котором я думаю, когда влажный язык пробегает по моим губам и, сжимая пальцами жесткие мужские волосы, я тянусь навстречу.
Дыхание раскаленной волной опаляет кожу. Опустив левую ладонь на мою грудь, парень стонет, его правая рука проскальзывает под юбку. С губ срывается стон. Я выгибаюсь ему навстречу и прикрываю глаза. Хотя какой в этом смысл? Темнота полная.
Тише, выдыхает он. Твой отец убьет меня в самом прямом смысле этого слова, если кто-то донесет, чем мы здесь занимаемся.