А что я такого натворю, чтобы меня в кутузку забрали?
Ничего. Ты разве забыл, что я теперь дворник? Скажу, что ты на улице буянил и господин городовой распорядился тебя сюда доставить. Документы у тебя в порядке, завтра с утра отпустят.
Ну ладно. Раз надо сделаем. Только сперва надо выпить. И брюхо набить.
* * *
Ломбарды Ямской слободы обходил агент, переодетый извозчиком. Все звали его Ефимычем. К ростовщику Сарайкину он пришел, когда на улице стемнело и хозяин запирал ставни.
Здорово, Ефимыч, поприветствовал тот сыщика. Опять что-то ищешь?
На вот список, погляди. Агент сунул ростовщику бумагу.
Сарайкин пробежался глазами сверху вниз:
Нет, ничего такого не видал. Ты ж меня знаешь, Ефимыч, я краденого не беру.
Сыщик был уверен в обратном, но пока ещё ни разу ничего доказать не смог.
А знаешь, у кого эти вещички украли?
Мне без разницы.
У Чванова, у коллеги твоего. А перед этим зарезали его, словно скотину. Чтобы грабить не мешал. И тебя зарежут, если помогать мне не станешь.
Известие об ужасной смерти коллеги произвело на Сарайкина громадное впечатление. Трясущимися руками он стал открывать лавку:
Погоди, Ефимыч, я, кажется, вспомнил. Как раз сегодня принесли.
Войдя, зажёг керосиновую лампу, затем открыл одну из витрин и достал из неё икону Смоленской Божией Матери в серебряном окладе.
Она?
Похоже, да! Кто её сдал?
Фроська-крючочница. Я-то ещё удивился: почему ко мне пришла? Завсегда же к Чванову бегала. Объяснила, что выпить надо позарез, а на Коломенскую идти далеко.
Где Фроська живет?
В Долгушах угол снимает. Только там её сейчас нет. В трактире она на Воронежской. Завсегда Фроська там, когда у неё деньги на кармане. Пока всё не пропьет, не уходит.
А про остальные вещи, Ефимыч потряс списком, что-нибудь знаешь?
Клянусь Богом, ничего.
Сыщик, пристально посмотрев ростовщику в глаза, убедился, что тот не врет: потрясенный убийством Чванова, Сарайкин непременно бы поделился сведениями, если бы они у него были.
Я в сыскную за подмогой. А ты пока никому про Фроську ни слова. Икону я заберу.
Конечно, конечно.
Поймав пролетку, Ефимыч уже через полчаса поднимался по лестнице на третий этаж здания, в котором некогда размещалась канцелярия обер-полицмейстера. Но семь лет назад её переселили на Гороховую. А здание на Большой Морской отдали новому подразделению сыскной полиции.
Яблочков, бывший сегодня в отделении за главного, все ещё находился в кабинете. Выслушав доклад Ефимыча и осмотрев икону, он отдал приказ подчиненным выдвигаться, и кавалькада пролеток полетела по сонным летним улицам на Обводный.
Трактир оказался забит под завязку, из-за табачного дыма дышать там было нечем.
Сыскная полиция, проверка документов, громко крикнул Яблочков, войдя на секунду вовнутрь.
Проверку, чтобы не задохнуться в табачном дыму, устроили на улице, благо вечер был теплым. Среди посетителей трактира выявили двух беспаспортных и трех нищих, не имевших права проживать в столице.
А где Фроська-крючочница? спросил Яблочков у последнего вышедшего из кабака. Говорят, с вами пила?
На полу лежит, встать не может.
Пришлось заходить. Фроську в чувство привести не удалось. Два полицейских надзирателя подхватили её за плечи и поволокли домой, чтобы устроить там обыск.
Кешка уже спал. Его разбудили. Он с ужасом смотрел на ничего не понимающую мать и на мужчин, которые её привели.
Что у них из имущества? спросил Яблочков у хозяйки Натальи Ивановой.
Какое у нищебродов имущество, скажете тоже Только сундук.
Ключ от него где?
У мамки на шее, со скорбным вздохом сообщил Кешка.
Что в сундуке?
Не знаю, соврал Кешка. Мамка сегодня туда сама что-то клала, без меня.
Яблочков сдернул ключ с шеи Фроськи, подошел, скинул полено, служившее Кешке подушкой, и открыл сундук. Наталья, заглянув в него, охнула:
Ну и ну!
Кешка тоже изобразил удивление:
Откуда это?
Ты разве не знаешь? с подозрением спросил его Яблочков.
Нет. Она без меня сегодня по помойкам ходила. Вернулась с набитыми мешками. А что в них, не показала.
И горько заплакал.
Никаких причин арестовывать его не было. И Яблочков оставил мальчика на попечение Натальи и её мужа. Фроську же распорядился доставить в съезжий дом Адмиралтейской части и посадить в камеру для задержанных.
Как же ты без мамки теперь будешь? погладила Наталья рыдавшего Кешку, когда полицейские удалились.
Как-нибудь проживу. За угол у нас вперед уплачено, а на пожрать я завсегда тряпок насобираю. А там гляди и мамку выпустят.
Нет, не выпустят. В Сибирь её отправят. И тебя вместе с ней.
Но она ничего не сделала! Подумаешь, икону продала. Остальное-то, считай, вернула.
Так она ведь не только ограбила, ещё и убила
Нет, неправда, закричал Кешка. Чванов мертвый был, когда мы вошли
Значит, и ты с Фроськой был, поняла Наталья. А почему полицейским соврал?
Потому что в тюрьму не хочу. Что я там забыл? Ой! А вы меня не выдадите?
Ну, если отдашь четыре рубля, что у мамки выудил
Два, твердо сказал Кешка.
Ладно, сжалилась жена портного.
Завтра принесу. Я их вне дома спрятал, чтобы мамка не отобрала
А ты, я смотрю, паренек-то умный. Далеко пойдешь, если не остановят
Тетя Наталья, тетя Наталья, а как мне мамку от каторги спасти?
Не знаю Были бы вы богачи У богачей-то особые защитники имеются, аблакатами звать. На суде кого хошь запутают, белое за черное выдадут, а кошку за собаку. Потому-то на каторгах только наш брат-бедняк и сидит. А богачам за убийство заместо каторги орден вручают.
А что если обратиться к ним, аблакатам? У меня ещё рупь восемьдесят остался.
Ну что ж, попробуй, усмехнулась Наталья. Спи давай, утро вечера мудренее.
* * *
В августе дни ещё по-летнему жаркие, а вот ночи уже холодные. Да и утром, пока воздух не прогрелся, зуб на зуб не попадает.
Дерзкий, карауливший Оську у съезжего дома, успел озябнуть до костей, пока того наконец выпустили. Но вышел тот не один, а в обнимку с Прокопием. Следом за ними появилась в неизменном аленьком платочке Дашка. Дерзкий тут же отвернулся, чтобы, не дай Бог, Прокопий с кухаркой его не узнали. Но Оська так обрадовался, что кинулся к нему с объятиями.
Нас выпустили. Давай я тебя с другом познакомлю. Хвастун рукой подозвал Прокопия. Вот мой друг Толик. А это Прокопий.
Очень приятно. Дерзкий, пряча за воротником лицо, пожал Прокопию руку.
Ты что, тоже дворник? спросил тот.
Ага, в Рождественской части.
Прокопий обнял Хвастуна:
Ну, брат, не забывай, заходи.
Дворник пошел по Коломенской, мазурики по Кузнечному к рынку.
Представляешь, меня-то сразу отпустили, стали мы прощаться, и вдруг пристав Прокопия вызвал. Я решил чуток задержаться, узнать зачем. А через секунду и его отпустили. Оказывается, сыскная ночью убийцу задержала. Меня чуть кондратий не хватил. Думал, тебя. Выхожу, а ты тут. Я так рад, так рад
А кого сыскная за убийство задержала, не выяснил?
Крючочницу одну. Фроськой звать. И все заклады у неё нашли.
Дерзкий достал рубль и протянул Оське:
На.
Что? Опять рупь? Нет, мы так не договаривались. Ты ведь несгораемый шкап грабанул, я знаю. Деньжат там, говорят, было немерено.
Если дам больше, всё за день пропьешь
То моё дело
А так год будешь пить.
Что, правда?
А то! Иди давай, отдыхай. Завтра сам тебя найду.
Глава третья
Погода была солнечной, а настроение хмурым. Ведь все друзья-приятели по-прежнему бултыхаются в Финском заливе, и только Володя Тарусов, словно агнец на заклание, бредёт в ненавистную гимназию.
Мне всего восемь, напомнил он матери срывающимся голосом, вытирая платочком пот, струившийся из-под фуражки.
Умоляю, не начинай. За последний месяц все твои аргументы я выслушала сотню раз, еле сдерживая гнев, процедила Александра Ильинична.
Женька пошел в гимназию в десять лет