Нет ничего невозможного. Конечно, он в это не верит. Он ни во что не верит, особенно в счастливый исход. Музыка искрящегося неба глубока, недоступна. Страх не покидает его. Когда-то это закончится, когда-то мы не сможем стоять вот так, просто, молчаливо, не сможем быть здесь, поднимать взгляд к бесконечному, прекрасному небу
Не перекрестке вырастает непреодолимо-красная стена света.
Что, уже половина? говорит Денисов.
Доносится лёгкий гул (приближается, наседает). Перед глазами расплывается река скоростных машин. Карбоновое такси. Самый быстрый способ передвижения по городу. Полотно окольцовывает Петербург, захватывает ещё и пригород с богатыми домами, где, дабы не нарушать единство тишины, уходит под тёмную землю, где тяготится собственным существованием потухшее метро, где никогда никогда уже не пройдёт ни одного поезда. Люди боятся этих старых туннелей. Для горожан они синоним заражения, ядовитого газа, бледнокожих когтелапых мутантов, видоизмененных генонаркоманов, которые совсем уже не люди, нет, хотя когда-то были. Бродили по улицам, жили своей жизнью, слушали шёпот ветра за окном далекой пустотелой комнаты, зацикленной в под-пространстве небоскрёба.
Американский длиннокрылый беспилотник пролетает низко, очень низко над крышей авто собирает информацию для своих заокеанских хозяев: то немногое, к чему не может дотянуться поток там, где работают блокираторы
Денисов достаёт мятую пачку из бездонного кармана. Блуждающий огонёк зажигалки мягко касается кончика сигареты.
Жалко, конечно, девчонку, говорит. Я многое повидал в жизни, но, чтобы так издеваться над
Фролов крутит в холодных пальцах верхнюю пуговицу пальто. Блуждающий нерв осеннего ливня поселился внутри него.
В городе стало слишком много маньяков.
Думаешь, маньяк? Успел погоняться за таким как-то раз. Говнюк засовывал трупы в баки с живым белком. Только по остаткам ДНК в его забегаловке (у него был пан азиатский ресторан) нашли его жертв а червячки, которые ещё не разложились, ой как хорошо разъедали тела Семь девчонок погубил, сволочь.
Фролов касается дужки очков.
«Эта мысль я пытался, ещё на набережной, выяснить, не было ли подобных случаев? Которые связаны с Поток ничего не выявил. Раны, контейнер, серийность убийств. Ничего этого нет. Если это маньяк, то, может, он слишком хорошо скрывает своих жертв, поэтому»
Останавливает запись.
Все может быть, говорит Денисов, резонирует нетвердой речи Фролова. Может, и не раскрыли еще серию. Черт. Тогда можем намотаться на работу. Даже за два года. Сколько он мог убить?
Денисов поворачивает восьмиклинку (в зубах зажата тлеющая сигарета) к напарнику, густотой серых глаз вглядывается в мягкие, даже слегка рыхлые, очертания лица. Фролов чувствует напряжение в задымленной кабине. Что на уме у Денисова?
Ты, ведь, Лизу свою, хорошо знал?
Фролов коротко пожимает плечами.
Не уверен, говорит. Раньше казалось, что да. Хотя сейчас что я о ней знаю? Работала в Брукхайн, жила в комнате одна, и что еще?
То есть, Денисов попыхивает сигаретой, она, все-таки, могла работать на испанцев, наркоторговцев?
Твоя версия ни на чем не основана, Фролов чувствует раздражение.
Красная стена света, отделяющая следователей от блестящей реки, коротко мерцает, выносит на передний план густоту быстрого движения. Еще немного, и можно будет ехать дальше.
Тебе она сильно важна эта девчонка?
Денисов отворачивается после этих слов, выплевывает короткий окурок в приоткрытое окно. Фролов молчит. Не то, чтобы совсем не хотел ничего сказать. Нет. Но язык прилипает к небу, когда нужно говорить о ней. О ее важности для разрушенного сердца.
Я имею в виду, говорит Денисов, глаза его закрыты, а широкие ладони прилипли к коленям. ради воспоминаний о ней ты полезешь на рожон? Если вдруг что-то всплывет?
Ты о чем?
Денисов усмехается и качает головой.
Ты знаешь, о чем я.
Фролов знает. Он сжимает губы, скрещивает руки на груди. Если в этом деле замешаны большие деньги, то Сомнение пронзает Фролова. Что, если это так? Что тогда он будет делать? Сможет ли он бороться за память о Лизе с тем, у кого в руках сосредоточена власть материи?
Когда у меня была пневмония, осенью, лет пять назад, Лиза одна только и навещала меня. Никогда бы не подумал, что Лиза она может так волноваться обо мне. Мы же просто были друзьями. Может, не знаю может, она ко всем так относилась, но мне, знаешь, мне это было неважно.
Денисов коротко пожимает плечами, дерматиновая чернота куртки тихо скрипит. За окном мелькают всполохи дополненной реальности, но взгляд их не воспринимает Внутри кабины пахнет натопленной сыростью, истлевшим табаком, совсем немного кофе Запах тянется из самого отдела, прилипший к губам. Кислый отвратительный кофе.
А как же сестра? говорит Денисов. Она тебя, разве, нет? не навещала?
Фролов хмурится, крутит в холодных пальцах мертвую пуговицу. Память выдает ему мутное пятно вместо того, что нужно. Словно заглядывает в темную-темную пропасть, готовую поглотить его все, что он знает, все, что он видел или еще увидит И нет надежды спастись, избежать сурового наказания?..
Не знаю, говорит Фролов; образ сестры расплывается, нечеток, неясен. Она была занята.
Да что с тобой не так, думает следователь. Сестра не могла не приходить ко мне в больницу, тогда. Она приходила. Просто ты этого не помнишь. Да, она полностью погрузилась в поток, в искусство, в прекрасную виртуальность, которая позволяет создавать невозможное. Она зациклена на своем вселенском мирке. Забывает поесть, валится спать прямо в очках, на протертом диване, раскинув тонкие руки Но она никак не могла забыть своего брата.
Густая бровь Денисова удивленно вздымается.
В любом случае, говорит он через пару секунд, немыслимо долгих, неприятно-встревоженных, не зацикливайся и не хоть это и сложно не принимай близко к сердцу. Мы сделаем все, что в наших силах.
Я знаю, спасибо. Правда. Спасибо.
Движение по карбоновой трассе иссякает. Последние всплески проносятся перед замутненным взглядом Фролова. Электродвигатель снова загудел, звук растекся по тесной кабине.
Вид пустого перекрестка вызывает смутную тревогу. Впереди жухлая серость асфальта, ветвистая отрешенность рекламы, ее мнимой заинтересованности в человеке. Дальше горят в тусклой реальности красноватые вывески китайского квартала, пустые перламутровые фонари.
Все дело в чертовой осени, говорит Денисов. Кроме этих контрабандистов, которые сами как прыщ на жопе, так и еще что-то Всегда. Всегда. В том году чипованый слетел с катушек и успел придушить пятнадцать детей. Половина класса, который собрался-то раз за семестр. Пятнадцать. К простым убийствам быстро привыкаешь но, кашляет, но к такому зверству
Сердце Фролова боязливо колотится в груди, ударяется о решетку ребер, белую тюрьму, подпертую диафрагмой: машина приближается к Брукхайну. Вид стеклянных окон: весь этаж, от пола до потолка, побледневшая прозрачность заставляет следователя сжиматься внутри, терпеть горькую неудачу в нелепых попытках укрыться, спрятаться в глубине резонирующей души Все, как прежде, те же натертые до блеска блестящие стёкла, суровый плексиглас. Только следит за ними уже другая девушка вон она, Фролов видит короткое платье, тонкую талию, накрашенные губы, аккуратные колени, обёрнутые в упаковку темных капроновых колготок.
В дополненной реальности стекло мерцает яркими тонами синего, тянет буднично-длинные осьминожьи щупальца. Рядом, над дорожным полотном, горит невзрачное предупреждение о пешеходном переходе.