Перед Фроловым темнеет провал трюма, гулкая единица тьмы. Проходит доля секунды, данные подгружаются. Водопад знаков бросается в глаза, выползает из толщи тьмы.
Китаец оборачивается, взглядом прожигает Фролова.
Здесь ничего интересного, фраза повисает в холодном воздухе. Неприятие сквозит в огрубевших чертах. Морщинистая облицовка, за которой что-то скрывается, Фролов это чувствует.
Мне нужно убедиться, следователь пытается сдержать его взгляд, но он тяжел много спрятанной, приоткрытой ненадолго тяжести.
Ну смотри смотри, если не жалко времени.
Я останусь здесь, говорит Денисов. А то мутит от одного только вида Как вспомнишь, так
Фролов ступает по скрипучей лестнице. Смутная тень китайца преследует его. Повторяет его шаги. Даже учащенное дыхание срослось с дыханием следователя. Единое тело, созданное для Фролова накрывает волна тошноты он окунается в изумрудный оттенок ночного режима. Гулкий деревянный настил раскачивается. Нагромождение контейнеров надвигается на следователя, оставленного наедине с темнотой/мыслями/запахом запустения.
В голубом контейнере (ближе к гудящему корпусу баржи) свалены пульсары, крохотные передатчики для выхода в поток. Целое состояние, если так посмотреть. Далее. Далее. Ничего интересного. Десять минут прочёсывания захламлённого трюма. Ничего.
Слушай, приятель, говорит китаец. Так мы до вечера будет тянуть. Может, пойдем отсюда?
Фролов молчит. Пространство наседает на него, клаустрофобично, мрачно. Но через секунду китаец щелкает пальцами и включает неяркую подсветку. Очки сразу же отключают ночной режим.
Перед Фроловым вырастают грубые деревянные ящики, они маркированы трехмерным изображением ярко-оранжевых апельсинов.
Настоящие? говорит следователь.
Ага. Самые. С Турции привез для как их там?
Фролов коротким движением руки раскрывает описание.
Старлинк?
Точно. Башляют они хорошо. Вот я и забираюсь разок в пару месяцев на ту сторону Черного моря Ты, наверное, ни разу, да? не пробовал ни разу настоящих апельсинов?
Конечно, Фролов никогда их не пробовал. Это большая редкость для нового мира, прополотого взрывами вакуумных бомб, где мертвая земля набита болезненными прыщами нейрогазовых полостей.
Старик Лу с кривой ухмылкой (что в ней кроется? Фролов не понимает, мысли спутаны, и Лиза Лиза везде, всегда) протягивает яркий плод, покоящийся на сморщенной ладони со сбитыми костяшками. Настоящий апельсин, выращенный под теплым безбрежным небом.
Попробуй, говорит старик. Я же вижу, что хочешь.
Фролов берет в руки оранжевое солнце бережно, будто хрупкое живое существо, неловкое касание к которому обещает гибель. Следователь приближает апельсин к носу, чувствует сладкий, чуть ли не приторный запах чистой натуральности Потоковая капсула, да, скрупулезно передает запахи и вкусы, но этот запах
Рядом щелкает короткий разряд тока, и грузный трюм наполняется вонью жженого мяса.
Крысы, говорит китаец. Они здесь повсюду.
Фролов кладет апельсин в широкий карман, проходит дальше, вглубь полутемного места. Биение его сердца ускоряется, когда он замечает у самой кормы стройный ряд контейнеров, так похожих на тот, в котором
Маркировки нет. Очки молчат. Синие линии на корпусе выпячиваются в темноту.
Следователь оборачивается к старику. Тот меняется в лице, кривая ухмылка испаряется с морщинистого лица. Взгляд становится крепким, грубым, озлобленным.
Что внутри?
Мы же договаривались, что не будет никаких глупых вопросов, старик засовывает правую ладонь в карман коротких брюк. А этот вопрос, слушай он очень, очень глупый.
Фролов напряжен, готов ко всему. Вспоминает о тяжести пистолета, прикованного к поясу.
Что в этих контейнерах?
Старик морщится, достает из кармана блестящий складной нож. Лезвие вылетает из рукоятки, разрезает пыльный воздух.
Фролов отступает на шаг (каблук высекает из пола гулкий лязг), холодными пальцами тянется к пистолету.
Да не пужайся ты так, китаец приближается к ближайшему металлическому гробу. Уж кучу навалил. Если бы я хотел не ждал бы так долго Просто, смотри, по-другому их никак. Система замудренная, только через поток можно. А ножом подковырнуть, раз плюнуть
Стальное лезвие протискивается между плотно сжатых створок. Крышка распахивается, обнажает изобилие крохотных белоснежных ящичков.
Что это? говорит Фролов.
А сам что, читать не умеешь, без потока?.. Какие-то реагенты, не знаю точно.
Принадлежат Гернике? следователь напрягает зрение, чтобы разглядеть крохотные английские слова, нанесенные на каждый ящичек.
В остальных контейнерах то же самое. Можешь смотреть. Но учти если из-за тебя мне заплатят меньше, я разозлюсь и буду приходить к тебе во сне. Каждую ночь. Так что
Фролов верит ему. Хватается холодными пальцами за воротник. Думает.
Мне нужна по ним мне нужны документы. Почему они без маркировки?
Морщинистый китаец захлопывает крышку и едко смотрит следователю в глаза.
На этом твой осмотр закончен? Если да, пойдем в рубку, там и договорим Надышался, небось, уже дерьма.
Глава 4. Воспоминания Денисова
Фролов поднимается из глубин трюма всплывает на поверхность мокрой палубы, влажных досок, густого запаха рыбы, субпродуктов, дождя и бездонной Невы вслед за сгорбленной спиной китайца скользит к захламленной рубке. На лестнице пахнет гарью и тухлой рыбой. Запах просачивается под кожу, всасывается в кровь, загрязняет ее.
Жестяные стены несут на себе изображение Ливиафана, в дополненной реальности монстр перебирает щупальцами, тянется к открытому горлу следователя. Другие отростки извиваются, прицепившись к старинному двухпалубнику, нанесенному на стену возле входа. Стекло мутно и покрыто длинными царапинами, свет бьется о матовость и отскакивает обратно в дождь.
Внутри рубки (дверь натужно скрипит) ширится спертый заскорузлый воздух; взвешенная пыль лезет в нос. Денисов отплевывается и чихает.
Совсем все тут запустил, говорит. При мне не было такой грязи.
Китаец молчит. Его лицо перекошено, морщинисто, бежево, смутно. Окна, хоть и грязные, позволяют рассмотреть плеск одного из узких каналов, по которому скользит туристический двухпалубник.
Сеть мелких искусственных протоков пронизывает город. Кровеносная система, которая позволяет разгрузить основную реку. Все создано американцами. Это они, взяв город под опеку, наполнили подземелья гигантской машинерией, которая выводила «зеленую жижу» на поверхность и отправляла ее по каналам прочь из города, к станциям переработки.
Денисов верит (или говорит, что верит) ядовитая жижа была разумна, способна к размножению и развитию. Так гласит легенда, зародившаяся в перепуганном сознании петербуржцев под тяжестью гнета ядовитых растений-мутантов. Однажды зеленая жижа поднялась по городской канализации щупальца дотянулись до каждой комнаты в городе. Люди перетравились, четверть Петербурга вымерло в один день Но официальная история об этом умалчивает.
Фролов переводит замутненный взгляд на истошный беспорядок рубки. Все перемешалось: навигационные механизмы, архаичные бумаги с напечатанными закорючками (чего только не увидишь на контрабандистком корабле, забредающим в самые глубокие дебри диких земель), неизвестные приборы очки быстро отыскивают определения: сонары, высотомеры, гироскопы, доплеровский измеритель, радиодальномер Нужны там, где нет доступа к потоку (закрыт американскими санкциями).
Рядом с судовым рулем возвышается блеклая коробка дорогущего отпугивателя птиц (при включении производит беззвучный низкочастотный крик, который не могут вынести смертельно опасные птицы-мутанты хищные, теплокровные истребители).