Вечером мне откинули нары. Я постелил шинель, положил под голову стопку книг и уснул. Было жестковато, но зато тихо.
Утром нары пристегнули обратно. Я умылся, привёл себя в порядок.
На завтрак мои товарищи по роте прислали банку тушёнки и банку сгущёнки. Которыми я великодушно поделился с тремя соседями из автороты. Досталось угощение и часовому. Мой авторитет поднялся до небес.
От получасовой прогулки во дворе я отказался.
Сидеть так сидеть, сказал я и забился в уголок читать повесть Полякова. До обеда я с ней справился. Повесть мне очень понравилась. И я передал журнал через часового авторотовцам. Для культурного просвещения.
Делать было нечего. Абсолютно. И я наслаждался этим. Сидел в уголке и листал принесённые с собой книги. Или смотрел в потолок и мечтал о гражданской жизни. Целый день. До самого вечера.
На ужин я со своими соседями по гауптвахте съел очередную банку тушёнки, присланную мне из роты. Покурил в замочную скважину. Поговорил с часовым о тяготах караульной службы. И лёг спать. На предварительно откинутые нары.
Ночь опустилась на войсковую часть номер 20115. Не спали лишь дневальные и караул. И не спал командир части. Полковник Абузяров, маленький и шустрый татарин. Которого до дрожи в коленках боялись все. Начиная от рядового и кончая начальником штаба. Наш командир был суров и беспощаден. Требовал от всех соблюдения Уставов и идеального порядка. Взыскания раздавал направо и налево, не считаясь со званиями и должностями.
В общем, именно в эту ночь Абузяров решил проинспектировать, как несут караульную службу во вверенном ему подразделении. Такие проверки он проводил не часто. Раз или два в год.
В караульное помещение он явился в 4 часа утра. Взгрел помощника начальника караула за внешний вид. Проверил действия часовых при учебном пожаре. Влепил выговор начальнику караула за результаты этой проверки. Потом перешёл в помещение гауптвахты.
Я в это время спал сном младенца. И не слышал ни беготни с дырявыми вёдрами, ни шмона в соседней камере, который устроил неугомонный полковник.
Мне снилась жена нашего ротного. Как она кормит меня пирожками с повидлом. Одета она была в короткий халатик. И я почему-то знал, что под этим халатиком у неё ничего нет. Я сидел за столом, смотрел на сидящую напротив жену ротного и жрал пирожки. И мне было хорошо. Потому что пирожки заканчивались, а жена ротного смотрела на меня с усмешкой и расстёгивала верхнюю пуговицу на своём халатике.
И тут вдруг меня кто-то ударил по ногам.
А тут что за лежебока у вас валяется? услышал я сквозь сон властный голос.
И опять удар по ногам.
Я вскочил с нар, с тоской отрываясь от пирожков, и увидел перед собой командира части. В руках он держал мой журнал, конфискованный только что у соседей-авторотовцев. В дверях, весь белый, стоял дежурный по караулу.
Вкус повидла моментально исчез из моих воспоминаний.
Арестованный в дисциплинарном порядке младший сержант Фёдоров, вытянувшись по струнке, отрапортовал я.
Брови командира части удивлённо поползли вверх.
Первый раз в этом помещении мне кто-то по уставу отвечает, проворчал он и добавил: Тоже художественные книжки читаете? Развели тут беллетристику.
Абузяров шагнул к нарам. Наклонился к стопке книг, которая мне служила подушкой.
Самой верхней книгой оказался учебник сержанта. Полковник повертел его в руках, хотел что-то сказать, но не стал. Отложил в сторону.
Следующей книгой лежал том из собрания сочинений В. И. Ленина.
А Ленин вам тут зачем? удивился полковник.
Занимаюсь, отчеканил я.
В тесной камере мой голос звучал звонко и громко.
В каком смысле занимаетесь? Абузяров пристально уставился на меня.
Меня завтра выпускают, глядя чуть поверх головы страшного начальника, продолжил я, а в пятницу политзанятия. Я готовлю доклад по работе Владимира Ильича. Апрельские тезисы.
Да? удивился полковник. И что там интересного в этих апрельских тезисах?
Они написаны после Февральской революции, и в них даны установки к подготовке свержения Временного правительства, бодро начал я.
Достаточно, прервал меня полковник, а за что вас арестовали?
За нарушение формы одежды, отрапортовал я, верхний крючок был расстёгнут.
Сколько дали? поинтересовался полковник.
Двое суток ареста, ответил я.
За крючок? уточнил Абузяров.
Так точно, подтвердил я.
Отдыхайте, товарищ младший сержант, полковник по-отечески положил мне руку на плечо, постоял и вышел.
Двери захлопнулись.
Из какой он роты? услышал я голос грозного полковника.
Из первой, ответили ему.
Шаги в коридоре затихли. Хлопнула входная дверь. Проверка покатилась дальше.
Мы с авторотовцами покурили в замочные скважины, и я улегся спать. Им за мой журнал с антиармейской повестью командир части влепил ещё дополнительные сутки ареста.
Утром Абузяров вызвал нашего командира роты. Майор Васильев на негнущихся ногах прибыл в штаб. Где получил по полной.
Что у вас происходит?! орал Абузяров на посеревшего от страха ротного. У вас сержанты в камере работы Ленина изучают. Вы вообще, что ли, с катушек съехали? Ещё раз подобное увижу сами в камере будете апрельские тезисы учить. По пунктам.
Ротный потел, ел глазами начальство и в душе проклинал меня, молодого замполита и всю свою службу.
А меня выпустили после обеда. Распахнулась дверь. Я сложил шинель. Забросил в вещмешок книжки и потопал на выход. Остатки сигарет я великодушно оставил троим неудачникам из автороты.
Вышел. Светило солнце. Небо было безумно голубым и бездонным.
Я никогда больше не видел такое красивое небо.
Двое суток в тесном и мрачном помещении дали о себе знать.
Краски были яркие. Воздух свеж. Пахло масляной краской и цветами.
Со стороны плаца были слышны звуки марширующего взвода.
До приказа оставалось ровно сто дней.
Национальный вопрос
Срочную службу я проходил в Воронежской области. Ещё при Советском Союзе. 1985-1987 годы. Осенний призыв.
В первой учебной роте, располагавшейся на четвёртом этаже панельного здания, служили представители всех наших многонациональных республик. Грузины, армяне, украинцы, татары, узбеки, казахи Не было почему-то евреев.
Последние полгода я служил заместителем командира взвода. Воспитан я был, как было положено в то время, интернационалистом и не делал различия между людьми разной национальности. Для меня все были советскими людьми.
В тот сентябрьский денёк у нашего взвода проходили занятия по устройству изделия 6944. Собственно, в учебной части, где я в то время служил, и готовили механиков-водителей на различные машины. Начиная от мазов и заканчивая устройствами с четырёхзначными номерами.
Наша машинка была в длину 11 метров, и в боевых частях на ней стояли ракеты средней дальности. С ядерной боеголовкой.
И вот чтобы не опрокинуть эту ядерную боеголовку в кювет, а довезти её до точки пуска, наш взвод и изучал машину.
Командиры отделений были в карауле. Из сержантов остался только я.
А тут ещё и командир взвода, пряча глаза, заявил, что ему куда-то срочно надо.
Фёдоров, сказал он, мне нужно отойти на пару часиков. Или больше. В общем, остаёшься за старшего.
А если кто с проверкой придёт? задал я резонный вопрос.
Скажешь, что меня в штаб вызвали, ответил взводный, а сам гонца в библиотеку пошлёшь. Я там буду.
Есть послать гонца, вытянулся я. Разрешите приступить к практическим занятиям по изучению устройства шасси?
Приступайте, кивнул взводный и убыл.
В библиотеку.
А я построил взвод. Отдал приказ изучать шасси. А сам с нашим художником Молиным залез в кабину. Молин разрисовывал мой дембельский альбом.