Никак нет, гаркнул я, выполняю свои прямые обязанности.
Ты сейчас сам пойдёшь унитазы чистить! продолжал кричать Фадин.
А чего это вы на ты перешли? осведомился я. Мы с вами, товарищ лейтенант, вместе не пили. Да и не буду я унитазы чистить. Вы не мой прямой начальник.
Лицо у замполита приобрело пунцовый оттенок. Глаза налились кровью. Он был прекрасен в гневе. 5 лет он учился. И вот наконец-то предстала возможность проявить свои таланты и покомандовать всласть.
Мне-то что делать? прервал паузу несчастный Пилипенко.
Идите отдыхать, скомандовал ему Фадин.
Пилипенко выдохнул «есть», развернулся и вышел из каптёрки.
Товарищ лейтенант, миролюбиво начал я, ну что вы из-за пустяка так волнуетесь?
Вы используете личный состав в личных целях, отчеканил замполит.
Хорошо, так же миролюбиво продолжил я, две недели назад у ротного сгорела проводка в квартире. Я с бойцом из второго взвода там целый день проторчал. Всё починили. И никто про личные цели ничего не говорил. Наоборот. Все были довольны. У ротного новая проводка. Мы от службы отдохнули. А какие пирожки жена ротного печёт! Пальчики оближешь.
И я блаженно улыбнулся, вспомнив вкус горячего повидла.
Дорасти вначале до ротного, сопляк, прошипел замполит, тогда и поговорим.
Зачем мне куда-то расти? удивился я. Я через несколько месяцев домой поеду.
Поедешь, но без альбома, сказал замполит.
Послушай, Фадин, я тоже перешёл на ты, у нас разница два года. Чего ты тут из себя начальника корчишь? То, что у тебя на погонах две звёздочки, а у меня две полоски? Ну и что? Зачем из мухи слона раздувать?
На вы ко мне обращаться надо, и не по фамилии, а по званию, сказал замполит.
И тут моё терпение кончилось. Я подошёл вплотную к Фадину. Он отступил на шаг назад.
Товарищ лейтенант, отчеканил я, идите на
И я послал нашего замполита по матушке. Тот мгновенно побледнел. Открыл рот, чтобы что-то сказать. Но не успел.
Ещё слово, и я вам морду набью, товарищ лейтенант, всего-навсего, пообещал я вполголоса.
Фадин подавился несказанными словами, развернулся и выскочил из каптёрки. Позже выяснилось, что он побежал жаловаться.
Едва я успел спрятать свой дембельский альбом, как меня вызвали. К ротному, к майору Васильеву.
Я прибыл. Доложил о том, что прибыл. В комнате, кроме ротного, были Фадин, старшина и мой командир взвода.
Майор Васильев был краток.
Ты, Фёдоров, совсем охренел, сказал он, хамишь, про какую-то сгоревшую проводку рассказываешь. Угрожаешь замполиту физической расправой.
Виноват, товарищ майор, громко и по слогам отрапортовал я.
Виноват, кивнул Васильев, ещё как виноват. Сержантский состав у нас совсем уже от рук отбился. Один на зарядке с магнитофоном бегает. Второй вот матом офицеров обкладывает. Двое суток ареста.
Есть двое суток ареста, так же громко проорал я.
Стоящий в углу комнаты старшина крякнул.
А за что ему арест выписывать? спросил он. За мат или за угрозу замполиту?
Да вы с ума сошли, ротный аж поперхнулся, нас за такую формулировку самих на двое суток упекут. Запиши: за нарушение формы одежды. Вон, верхний крючок у него на хэбэшке расстёгнут. Не по уставу.
Вот так я нежданно-негаданно получил первый и последний раз в жизни двое суток ареста.
Там постельного белья нет, предупредил меня старшина, когда мы остались одни, шинель с собой возьми.
Спасибо, поблагодарил я и отправился собираться.
Кроме шинели я взял с собой вещмешок. Куда положил два блока сигарет, туалетные принадлежности. И стопку книг. Чтобы использовать их вместо подушки.
В последний момент мой приятель притащил журнал «Юность».
Тут про дембелей повесть, сказал он мне, про нас. «Сто дней до приказа» называется.
Я поблагодарил его. Накинул вещмешок на спину, сложенную шинель взял под мышку и пошёл к выходу, где меня уже ждал старшина.
Товарищ младший сержант, ваше приказание выполнено, перехватил меня на выходе Пилипенко, унитазы чистые.
Молодец, похвалил я его, завтра начинай учиться сливаться с местностью. Альбом в отсеке с сапогами спрятан.
Стоявший рядом старшина хмыкнул.
Пошли, арестант, сказал он, будешь сливаться с гауптвахтой. Целых два дня.
И мы пошли. К караульному помещению. Где наш старшина передал меня с рук на руки невыспавшемуся старшему лейтенанту.
А чего с шинелью? спросил старлей. Не положено.
Согласно Уставу караульной службы в тёмное время суток можно, ответил я.
Память в те годы у меня была великолепная. Я наизусть знал все четыре Устава.
Старлей хмыкнул, сходил не торопясь за Уставом. Нашёл нужную статью.
Действительно, можно, согласился он, заходи тогда. В одиночную камеру. Курево в камеру хранения.
Камера представляла из себя помещение размерами два на три метра. Стены были отделаны цементом в стиле «шуба». И покрашены серой краской. Окошко было под самым потолком. Закрытое решёткой. Светильник располагался там же. На высоте трёх метров. К одной из стен были пристёгнуты нары. В двери было небольшое окошко, открывающееся снаружи.
Я бросил в угол шинель и книги. Потянулся. Ближайшие двое суток никакой казармы. Никаких рядовых, построений и проверок, нарядов и занятий. Я был один.
Аллё, боец, раздалось из соседней камеры, кого к нам подселили?
Из первой роты сержанта, ответил часовой.
А у меня кто соседи? поинтересовался я, вплотную прильнув к двери.
С автороты мы, раздался голос, за пьянку по трое суток схлопотали. Курить есть?
У первой роты всё есть, проворчал я и позвал часового: Боец, в камере хранения мои сигареты. Достань пачку. По сигарете соседям, мне одну и себя не забудь.
Не имею права, ответил часовой.
Молодец, похвалил я его, тогда позови разводящего или помощника начальника караула. Имею право позвать.
Часовой промолчал, но мою просьбу исполнил. Разводящий появился тут же. Караульное помещение примыкало к гауптвахте, и дойти до нас было делом одной минуты.
В течение нашего короткого разговора с разводящим мы нашли общих знакомых, поговорили о погоде и о грядущем дембеле. Разводящему предстояло служить ещё год.
Земляк, попросил я его, проинструктируй своих часовых, чтобы сигаретками меня снабжали. Я там себе два блока притащил. В камере хранения лежат.
Камерой хранения назывался огромный железный шкаф, стоящий в коридоре гауптвахты. Ключ от него был у начальника караула. В шкаф складывались личные вещи арестованных, которыми они не могли пользоваться в камерах. В данный момент на верхней полке лежали мои сигареты.
Так он же закрыт, сказал разводящий.
Отодвигаешь его от стены и снимаешь заднюю стенку, подсказал я, это ещё с прошлого года работает. Делюсь.
Разводящий проинструктировал часового и выдал мне и моим товарищам по несчастью по сигарете. Свою я скурил, пуская дым в замочную скважину. Потом через дырку в двери отдал окурок часовому.
Жизнь постепенно налаживалась.
На ужин нам принесли из столовой остатки варёной картошки и салат, который в быту мы называли мастика. От него была изжога и тяжесть в желудке. Во время ужина я и познакомился с соседями-алкоголиками.
Один рядовой и два ефрейтора накануне раздобыли где-то две бутылки водки и выпили её. Уютно расположившись в кабине ЗИЛ-130, водителем которого являлся один из ефрейторов. Там-то их и поймал командир взвода. Поймал и влепил трое суток.
А тебя-то за что? спросили они меня, поведав свою историю.
А у меня статья политическая, многозначительно сказал я, с замполитом не сошёлся во мнении на организацию досуга личного состава.
Авторотовцы с уважением посмотрели на меня. Я же попросил послать весточку в мою роту с просьбой притащить чего-нибудь поесть. Если в столовой мастика была ещё съедобной, то, остывшая и заветренная, здесь она в качестве еды никак не годилась.