И поэтому я решил всё-таки исхитриться и сходить в увольнение. При полном параде предстать перед Светой.
Праздник день Советской Армии и Военно-Морского флота 23 февраля 1986 года выпадал на воскресенье. В пятницу на стол ротного легли заявления на увольнение. В том числе и моё. Поверх которого лежала вручную выполненная открытка. Где 1 отделение 4 взвода во главе с младшим сержантом Фёдоровым поздравляло майора Васильева с праздником 23 февраля. И желало успехов по службе и в личной жизни.
Ротный прочитал открытку, усмехнулся. Взял лежавшее под ней заявление. Расхохотался. И поставил резолюцию: разрешить до 22.00.
Вот так я в третий раз попал в увольнение спустя год с лишним после призыва на действительную военную службу.
Как я готовился к этому выходу в город! Как я готовился!..
Китель и штаны мы гладили, вымеривая стрелки по линейке. На погоны в районе лычек нанесли слой клея ПВА с блёстками. Бляха на ремне драилась сутки. В ботинки можно было смотреться, как в зеркало. Парикмахер стриг меня в течение часа. Хотя обычно он укладывался в три минуты. Я своей нервозностью и подготовкой заразил весь взвод.
В воскресенье я вышел из ворот части, козырнул патрульному и отправился в цветочный магазин. Потом к любимой девушке. Где был встречен как самый дорогой гость.
А форма вам очень идёт, сказала Светина мама.
Идёт, подтвердил отец, прям совсем другой человек.
Мы отобедали. Потом я сходил со Светой в кинотеатр на «Зимнюю вишню». Посидели с ней в кафе. Вернулись домой.
Когда пришла пора мне возвращаться, Светлана обняла меня и прошептала на ухо: «Восьмого марта родители уезжают. Я буду одна дома. Приходи такой же красивый. Я буду твоя».
И убежала с крыльца домой. А я вышел на улицу и пошёл в родную часть. С уже ставшими обыденными двумя сумками с выпечкой.
Оставшиеся две недели я провёл в раздумьях. Как официально пойти в увольнение? Как? Сослуживцы посоветовали повторить предыдущий трюк. Но эту идею я сразу отмёл. Дарить усатому майору на 8 марта поздравительную открытку было довольно опасно. Куцый предложил подписать открытку жене Васильева и двум его дочерям, но я так рисковать тоже не стал.
В итоге решил действовать напрямую. Зашёл в кабинет ротного, представился. Положил на стол увольнительную записку.
Товарищ майор, очень надо в город в этот день, осипшим от волнения голосом начал я, вот именно в этот день. Потом до конца службы меня за ворота части можете не выпускать.
Васильев поднял на меня глаза. Усы его грозно шевельнулись.
А не часто ли вы в увольнение в последнее время ходите, Фёдоров? спросил.
Часто, отозвался я, третий раз с начала службы. Мне к девушке надо.
К кому? взревел ротный.
К девушке, окончательно осипнув, сказал я.
Как потом выяснилось, именно накануне 8 марта наш ротный узнал, что его старшая незамужняя дочь беременна. И тут я со своей просьбой.
Два наряда вне очереди, перегнувшись ко мне через стол, проорал майор Васильев, даже нет, не два, а три наряда. Подряд.
Есть три наряда вне очереди, уже почти шепотом просипел я, разрешите идти?
Идите, товарищ младший сержант, всего-навсего, прорычал Васильев, заступайте в наряд сегодня же вместо Гаглоева. И завтра тоже. И послезавтра. Три дня подряд. Чтобы к девушкам не хотелось. Наверняка.
Я отдал честь, развернулся и, печатая шаг, вышел из кабинета ротного. Строевым шагом под изумлённые взгляды сослуживцев прошагал через всю казарму. Вошёл к старшине роты в каптёрку и доложил, что мне через полчаса заступать в наряд. На трое суток. Прапорщик Пилипенко крякнул, посмотрел на меня жалостливо и спросил: «Ты чего опять такого сделал, что ротного даже здесь слышно было?»
Я сказал этому садисту, что хочу в город, к девушке, ответил я, а он как-то странно прореагировал.
Про девушку это ты зря сказал, сказал мне Прапорщик Пилипенко и поведал историю про беременность майорской дочери.
А потом я с нарядом сходил на развод. Потом были сутки дежурства. Потом были вторые сутки. Хотелось спать. И хотелось не думать о том, что где-то недалеко сидит девушка по имени Света и ждёт меня. А её родителей нет дома.
В понедельник вечером я сдал дежурство. На ощупь нашёл свою койку и рухнул в одежде, успев только снять сапоги. Проспал почти сутки. Пилипенко запретил меня будить и велел занавесить кровать простынёй. Я проснулся во вторник после обеда. Сходил с ротой в столовую. Дождался вечера.
После ужина пришёл в штаб. Дождался, когда убрали кабинет командира части. Закрыл за собой дверь. Сел на краешек кресла, на котором раньше сидел развалясь. Набрал знакомый номер.
Здравствуй, это я, сказал в трубку.
Здравствуй, отозвался знакомый голос.
Я хочу объяснить, прошептал я.
Не надо ничего объяснять, ответили в трубке. Вроде тот же голос, но уже какой-то незнакомый.
Хорошо, сказал я.
Прощай, сказали в трубке.
И раздались гудки.
Маме привет передавай, сказал я гудкам, и спасибо ей большое за гостинцы. От всего сержантского состава первой роты войсковой части 20115.
Я осторожно положил трубку. Вышел из кабинета. Прошёлся по штабу. Вышел на улицу. Уборка уже была закончена. В курилке тусовался народ, дымя сигаретами Ява.
Ещё лежал снег, но уже пахло весной. Моей последней весной в армии.
Я поднял голову и весело заорал в мартовское серое небо: «Четвёртый взвод, в колонну по четыре становись!»
Гауптвахта
В армии я прослужил ровно 25 месяцев. Без отпуска. Два года и один месяц. С ноября 85-го по декабрь 87-го. 760 дней.
Из них двое суток я провёл в одиночной камере на гауптвахте. Или по-простому на губе.
Я уже прослужил полтора года. Считался старослужащим. А тут в нашу роту прислали трёх молодых лейтенантов. Только-только из военного училища. Один из них стал заместителем командира роты по политической части. Была такая должность в Вооружённых силах Советского Союза.
И вот с этим-то молодым замполитом по фамилии Фадин и случился у меня конфликт. А дело было так.
Как-то дежурил наш молодой замполит по роте. И вечером заглянул в каптёрку. Где и застал рядового Пилипенко, самозабвенно раскрашивающего мой дембельский альбом.
Красиво, похвалил замполит рядового, а чей это альбом?
Младшего сержанта Фёдорова, бодро отрапортовал Пилипенко.
Замполит послал за мной. Я пришёл.
Почему вы заставляете вашего подчинённого рисовать вам альбом? спросил меня замполит.
Я не заставляю, ответил я, просто попросил.
Попросил, поддакнул Пилипенко, и я сам вызвался.
Веснушчатое лицо замполита покраснело. Было видно, что он разозлился.
Это использование служебного положения, отчеканил он, рядовой должен заниматься военной подготовкой.
Вообще-то, сейчас вечер, напомнил я лейтенанту.
Значит, у него свободное время, ответил замполит, вот пусть и занимается своими делами.
Вообще-то, сейчас по расписанию уборка прилегающей территории, опять напомнил я лейтенанту, а вверенная территория у нашего четвёртого взвода это оружейная комната, коридор, умывальник и туалет. Пилипенко, твои три крайних от окна унитаза. Отодрать их так, чтобы блестели как зеркало. Через час проверю.
Пилипенко поник.
За что? трагическим шёпотом спросил он. Я же ничего не сделал плохого.
Во-первых, приказы не обсуждаются, сказал я, а во-вторых, если ты что-то рисуешь, то ни в коем случае не должен попадаться на глаза офицерам. Ты должен слиться с местностью, чтобы никакой лейтенант или капитан, а уж тем более майор, тебя не заметил. Как хамелеон. Так что иди и сливайся с унитазами.
Есть сливаться с унитазами, ответил Пилипенко и повернулся, чтобы идти выполнять моё распоряжение.
Отставить унитазы, вдруг заорал замполит, вы что, товарищ младший сержант, издеваетесь надо мной?!