Те часы в коридоре больницы тянулись невероятно долго. Я не мог думать ни о ком и ни о чем кроме Леры. Еще и атмосфера нагнетала, как в фильме ужасов оказался: мигает флуоресцентная лампа; в конце коридора темный, неосвещенный уголок; на стенах отслаивается штукатурка. Я в тот день выкурил целую пачку сигарет, до тошноты, лишь бы нервы унять. Но это ни черта не помогало.
Поздней ночью ко мне вышел хирург, принимающий роды. Лицо не выражало ничего, кроме хладнокровного спокойствия, как у судьи, готового вынести приговор. Видать, сообщать плохие новости у него уже вошло в привычку. А я был уверен, что именно такие меня и ждут.
Соколов? обратился он ко мне.
Я ничего не ответил, лишь покорно встал и тихо кивнул.
В общем, новости хорошие и плохие, буднично произнёс он и жестом попросил меня присесть. С какой начать?
С хорошей, тихо произнёс я.
У вас родился мальчик. Два килограмма. Из-за преждевременных родов такой маленький вес является нормой, не переживайте. Но в целом ваш ребёнок здоров, никаких серьезных отклонений. Он натянул улыбку и пожал мне руку. Мои поздравления.
Хотел бы я прыгать от счастья, но оковы плохих новостей не позволяли. Я хило пожал врачу руку, пробормотал слова благодарности и лишь потом спросил:
А плохая?
Плохая доктор тяжело вздохнул, поджал губы. Дело в вашей жене Не бойтесь, с ней всё хорошо. Её жизни ничего не угрожает. У него завибрировал телефон, но он быстрым движением отключил его и продолжил:
Во время родов у Леры началось обширное внутреннее кровотечение из-за отслойки плаценты. Такое осложнение редко, но бывает, например, вследствие сахарного диабета или порока сердца и грозит жизни не только ребёнка, но и матери. В случае с вашей женой я не могу точно сказать, что именно повлияло, нужно делать анализы. Пришлось прибегнуть к экстренному кесарево, иначе ребёнок просто задохнулся бы и не выжил. Все прошло гладко, но уже после извлечения плода мы обнаружили, что из-за отслойки матка вашей супруги сильно пропиталась кровью, и нам пришлось прибегнуть к гистерэктомии. Это было необходимо, чтобы спасти её жизнь.
Гистэрэчто? с трудом выдавил я из себя.
Гистерэктомия. Это операция по удалению матки.
Гудение от лампы почему-то стало слышно громче. Оно оглушало.
То есть, вы хотите сказать? Я не решался произнести вслух наихудшие свои предположения.
Проще говоря, ваша жена больше никогда не сможет иметь детей.
Впервые Родю я увидел в детском отделении за стеклянной стеной. Крохотное розовое тельце, закутанное в пелёнку с рисунками маленьких динозавров, выглядело таким беззащитным. Он тихонечко посапывал и пускал слюной пузыри. На ручке синяя бирка с фамилией, весом и датой рождения. Рядом лежали ещё несколько кричащих малышей, и лишь мой Родион крепко спал, напрочь не обращая внимания на суету вокруг.
Мне так хотелось дотронуться до него, рассмотреть поближе и взять на руки, но акушерка попросила набраться терпения, поскольку малыш пока нуждался в особом уходе.
Трудно было свыкнуться с мыслью, что это крохотное существо, едва начавшее свой жизненный путь, является плодом нашей с Лерой любви. Не зря говорят, что рождение ребенка сродни чуду, а уж особенно это ощущается, когда его жизнь еще пару часов назад висела на волоске. Я, как новоиспеченный папаша смог убедиться в этом в полной мере, неотрывно наблюдая за каждым движением моего маленького сына.
А ещё я испытывал странное ощущение. Радость за появление первенца казалась мне неугасающим огоньком, которая обуяла метелью плохой новости. И вот вроде бы надо радоваться, да не можешь Тело окоченело, рук не чувствуешь, а исходящего от огонька тепла для согрева не хватает.
Лера очнулась от наркоза на следующее утро и первый её вопрос был о ребёнке. Перепуганный взгляд бросался по сторонам, а глаза блестели от появившихся слёз. Но как же она просияла, когда уже спустя мгновение акушерка занесла в палату маленький, кричащий сверток, перевязанный голубой ленточкой. Даже бледный цвет её кожи уступил месту румянцу.
Когда Лера впервые взяла малыша на руки, я заметил, что он сразу перестал плакать и вдруг сосредоточил свой тревожно-озабоченный взгляд на лице матери.
Я взял на руки малыша, и почувствовать какого это, держать такое хрупкое и беззащитное создание. Первое, что я испытал, прижимая его к груди, это панику. А вдруг уроню? Или оступлюсь, и Но вскоре мне удалось привыкнуть, и я не выдержал и заплакал. От счастья и горя одновременно. Ведь была огромная вероятность, что я не держал бы его прямо сейчас и не ощущал, как его мягкие ножки касаются моего плеча; не чувствовал бы прикосновение крохотных пальчиков, тянущихся к носу. Смерть была к нему так близка, дышала в затылок, уже протягивая свои костлявые ручища к этому невинному существу, но на этот раз ему повезло.
На этот раз.
Следующие две недели Лера провела в больнице. Ей запрещали вставать, ставили капельницу за капельницей и пичкали антибиотиками. Она всё думала, что проводит лишние дни вследствие кесарева, но никак не из-за жуткой операции, о которой до сих пор ничего не знала. Врач порекомендовал мне самому рассказать Лере о вынужденном хирургическом вмешательстве, поскольку подобное ей лучше узнать от меня, её мужа. Я был согласен с ним, но до сих пор никак не мог собраться с духом. Сказать подобное человеку, который всегда хотел много детишек (она не раз стеснительно шептала мне это на ушко, как только мы поженились) дело не из лёгких. До ужаса я боялся того, как она отреагирует на подобное.
На третий день после родов Лере разрешили самостоятельно передвигаться по больнице, а вскоре принесли к ней в палату и Родиона, где они смогли находиться постоянно. Помимо врачей и акушерки к ней захаживала детская медсестра, делясь премудростями по уходу за ребенком. Мне же пришлось вернуться на службу, но каждый вечер я являлся в поликлинику повидать ее и малыша, принося вкусненького или чего-нибудь почитать.
Лера рассказывала, как сильно скучает по дому. Одиночество она скрашивала болтовнёй с медсестрой или же строила планы относительно будущего Роди: в какой детский садик следует его отдать, как только он подрастет, и сколько упаковок подгузников им предстоит купить. Даже размышляла, кем он будет, инженером или строителем?
Она ещё много чего рассказывала, но я в эти минуты находился как в омуте, пропускал её слова мимо ушей, как истукан на все согласно кивая. Я только и думал о том, как рассказать ей про операцию.
Двенадцатого ноября, за три дня до выписки Леры из больницы у майора нашего отдела случился юбилей. Григорий Александрович, так его звали, человек компанейский, большой любитель почесать языком. Он, кажется, даже рыбу, если б захотел, мог разговорить. Но вот кого он не переваривал, так это людей замкнутых и не слишком падких до пустой болтовни, одним словом, таких как я. Майор всегда был холоден со мной и общался исключительно по уставным отношениям. Но получилось так, что, обзаведясь званием отца, скромно отметив после дежурства в кругу своих коллег, Григорий А. вдруг стал первым тянуть мне руку и даже обращаться по имени. На «ты» он и вовсе перешёл без моего одобрения. Уже потом мы как-то пересеклись в курилке, где он спросил, как поживает жена и малыш.
Да хорошо, хорошо. Лера ещё в больнице, Родя там же. Про операцию я, естественно, даже и не думал говорить.
Ох, Артём! сказал он мечтательно и пустил дым сигареты изо рта. Готовься, жизнь сейчас у тебя начнётся насыщенная, это я тебе из собственного опыта говорю. Он крепко затянулся сигаретой и, прищурившись, продолжил: