Михаил знал, в кого. Как-то попалась на глаза фотография, он в первую секунду подумал, что это он сам в детстве, и только потом сообразил, что фотография цветная. И новая. Поразился тогда сходству и больше глупых упрёков жене не бросал.
И поплёлся туда, к сельчанам. На тротуар ступил смело, знал, что ничего не случится. Оно и не случилось.
Жители Ольховки подступили ближе. Люди как люди, не скажешь даже Вперёд вышел староста и спросил:
Согласен?
Михаил вздохнул и обратился к ольховцам:
Вы ответьте, люди добрые, а то я чего-то не разумею. Сын мой вам на что?
Из толпы, из тьмы донёсся женский голос, грудной, переливчатый, необыкновенно красивый:
Нам бы ребёночка Мальчишечку бы нам
Толпа шевельнулась, вздохнула, и таким холодом понесло от неё, что Михаила снова охватил болезненный озноб. Замогильное население расступилось, пропуская вперёд маленькую девочку с куклой в руках. Девочка не стала ничего говорить, только смотрела ясными, чистыми глазами. Отражались бы облака в таких глазах, если бы они, облака, были. А кукла на руках та самая, знакомая, и по-прежнему голышом. «Ребёночка им, нежити этой, озлобился Михаил. Обойдётесь. Совесть потом жизни не даст. Да и жаль дурака, он же не виноват, что мамаша-курица имя ему дурацкое отвесила». Имя тут ни при чём, взвизгнуло пилой где-то на задворках.
Как же сквозь строй прорваться? Он оглядел потусторонних жителей, бросил взгляд за спину там тоже маячили фигуры, и задрал голову. Вместо неба чернела бездна, и придвинулась она к самой земле, густая, без единого проблеска, плотная, словно крышка гроба. Михаил прислушался к себе. Озноб так и бьёт, руки-ноги ватные, горло горит, нос заложен, да ещё и одежда насквозь мокрая. Хотя нет, изнутри она уже подсохла, та, что на теле. Да и верхняя уже далеко не «насквозь».
Михаил стянул куртку. Сельчане помалкивали, ждали.
К смерти готовишься, что ли, чудной человек? участливо поинтересовался староста, фашист недобитый.
«Мысли ты читать всё-таки не умеешь», подумал Михаил с некоторым удовлетворением. Куртку он зажал промеж ног, через голову стянул рубашку и остался в майке. А рубашку поджёг зажигалкой.
Нежить с дружным вздохом отпрянула. Долетел насмешливый возглас Петровича:
Надолго ль хватит?
Сзади затявкала игрушечкая собачка, стала бросаться. «Чучело китайское», со злобой подумал Михаил, подхватил куртку, махнул горящей рубашкой в сторону замогильной братии, чтоб держали дистанцию, ловко пнул плюшевую псину и перескочил тротуар. Неизящно вышло, но это и неважно. И двинулся к соседнему дому. Бегом не получилось, иссякли силушки богатырские. Рассчитывал Михаил дотянуть до рассвета вместе со спасительным пожаром.
Рубашка догорела быстро, следом сгорела и майка, и от майки Михаил с трудом поджёг сырую, тяжёлую куртку. Та тлела и горела едва-едва, оно и к лучшему, на дольше хватит.
Его встретили несколько человек, но подойти близко опасались. Окна дома были заколочены, но горящая куртка легко пропихнулась внутрь свозь широкие щели.
И тогда один из сельчан что-то бросил ему в голову. Это что-то вцепилось ему в лицо маленькими твёрдыми пальчиками. Снова кукла, будь она проклята! Она вертелась на голове, как обезьяна, больно драла лицо и уши, всё пыталась выдавить глаза, и её никак не удавалось оторвать от себя. Тут и сельчане подоспели, повалили его и принялись пинать, и вместе с ними девочка с чистыми глазами.
И тут зазвонил будильник. Воздух разорвало отчаянное петушиное «кукареку», такое звонкое, что вся нечисть мигом отпрянула от воющего тела. Электронный петух кукарекал снова и снова, а местные братки с воплями разбегались кто куда. Михаил видел их дружное бегство, потому что уже светало, а нежить, увлечённая травлей, рассвет прохлопала.
Он немного полежал в траве, приходя в себя, радуясь и не веря, что ночной кошмар окончился, и он свободен, а потом осторожно себя ощупал. Бока болели, исцарапанное лицо горело, но кости вроде целые. И глаза уцелели, и даже истерзанные уши. Откуда-то сбоку и сверху доносились гул и треск, звук хорошего пожара!
Надо уносить отсюда ноги. Михаил поднялся, радуясь и удивляясь, как легко это удалось, и огляделся. Внутри дома полыхало, сквозь щели в заколоченных окнах ярко светилось пламя. Небо уже не давило, оно стояло высоко, чуть подсвеченное лиловым, ветхую Ольховку окутывал туман, всё вокруг было мокрым. Битые бока и лицо перестали болеть, горло тоже, дышалось легко. И никакой слабости, словно не было ни бессонной ночи, ни смертельной борьбы, ни простуды.
А это что в траве белеется? Кукла?! Михаил брезгливо поднял её двумя пальцами за редкие волосёнки, да и затолкал в окно, в щель между досками, туда, где весело и ярко трещало. Оттуда раздался такой вопль, что Михаил отшатнулся.
В лесу он снова весь вымок. Как, интересно, в такой дождь хоронятся птицы? Лес полнился бодрым свистом и щебетом. Всё им нипочём, мелким и стойким пташкам. Грибнику-неудачнику, по пояс обнажённому, было холодно, очень хотелось есть и курить, но всё казалось неважным. И сам уцелел, и сына уберёг. Что ж, будем жить вместе и дальше. Не всегда же сын волчонком смотрел, Михаил помнил и другой взгляд. Один раз он взял его на рыбалку, Алёнка уговорила. Единственный выходной, а ему ребёнка навязали! Всю дорогу до речки он злился, а то, что Вадик, шагая до реки, старался попадать с отцом в ногу, просто выбешивало. А потом, когда Михаил стал показывать, как насаживать червя, как закидывать удочку, как правильно подсекать, о раздражении забыл. Вадик слушал внимательно, даже не дышал, и было забавно наблюдать, как он старается во всём отцу подражать. А какой был восторг от первой рыбки! И было отцу отрадно, что поделился он с сыном этой маленькой пятнистой форелькой, и глупым щенячьим восторгом, и мелкой быстрой речушкой с каменистым дном, и прекрасным лесом, родным и понятным, который Вадик совсем не знал.
Телефонный звонок выдернул Михаила из воспоминаний. «Надо же, берёт, удивился он. И кому я понадобился ни свет ни заря?» Высветился номер Вадика, именно номер, потому что вбить имя отец не удосужился, хотя номер знал и так, память на цифры у него была хорошая. «Вадик?» удивился он и вдруг обрадовался. И тут же перепугался. Вадик ни разу ему не звонил, никогда. Значит, случилось что-то. Но он, Михаил, согласия не давал!
Я согласия не дал, слышите? крикнул он в сторону Ольховки. Ничего вы не сможете сделать, уроды.
И, заторопившись, поднёс телефон к уху:
Да, Вадим, говори. Говори, сынок, что там у вас стряслось?
ПЕЩЕРА СТРАХА
Когда впереди белым пятном замаячил выход из пещеры, она сощурилась и прибавила шагу, рискуя споткнуться, но скоро стало достаточно светло, чтобы различать пол и стены. А ведь она что-то собиралась сделать, но вот сделала или нет? Там, в пещере, в кромешной темноте, она должна была что-то сделать Она повернулась в нерешительности и даже попыталась пройти несколько шагов обратно, но зловещая тьма тут же охватила её, обдала холодом и словно выдохнула эхо огромными подземными лёгкими. Беззвучно ахнув от ужаса и отшатнувшись, она немедленно повернула к выходу и скоро выбежала наружу.
Сквозь нечастые кусты на гребнях склонов мягко горел закат, и неяркий свет после подземной мглы не ослеплял. Некоторое время она бестолково топталась рядом с пещерой, словно в забытьи, потом очнулась, отошла от чёрного зева и огляделась, а потом заметила, что солнце вовсе не садится, а встаёт: ослепительный радостный диск поднялся над кустами. Восход торжествовал на западе! Изумившись до крайней степени, она ощутила дурноту, попятилась и села на тёплый камень. Тот оказался шершавым, она беспокойно провела рукой по бедру снизу и вдруг обнаружила, что на ней только трусики и бюстгальтер, а на ногах китайские тапки.