Старуха, прильнувшая спиной к печке, заворчала сердито:
Прикрой плотнее дверь-то тут швейцаров нет. Всю домину выстудили там ходят, тут ходят, а я топи. Говори, чего пожаловал?
Щека её так резко дёрнулась нервным тиком, что обнажились редкие жёлтые зубы.
Здравствуйте, сказал Логачёв.
Здоров, соколик, отозвался старик. Аль кого ищешь?
Несчастье тут, у ваших квартиранток. Поговорить нужно, записать может, слышали чего.
Всё время, пока участковый писал протокол свидетельских показаний, в маленькой кухоньке между тремя присутствующими в ней людьми витала какая-то мрачная напряжённость. Логачёву опять стало тяжко на душе и душно в помещении. Слушая трескучий голос старухи, он торопился окончить формальности и уйти.
Когда Дима записывал, его собеседники философствовали:
Люди всегда недовольны тем, что имеют, а когда не добьются, чего хотят, старик кивнул на стену, вот он выход.
И хозяйка ворчала:
Себя не пожалела. А родителям-то каково?
Было не очень холодно: с юга накатывал тёплый ветерок. Солнце висело низко, окрашивая снег в мрачный, красноватый цвет, а небо было огромным и серым. Дима Логачёв шёл своими сажеными шагами через привокзальную площадь и мысленно ворчал: «Что тебя тащит сюда? Сострадание? Сострадание плохой утешитель».
Узнал он, что приехал отец повесившейся студентки и закатил в горотделе скандал. Его, видите ли, не устраивает официальная версия самоубийства должно быть, честь фамилии страдает. Ребята разыграли маленький спектакль, в котором майор Филиппов из паспортного стола сыграл роль грозного начальства, и выпроводили шумливого посетителя на вокзал под надзор сотрудников транспортной милиции. А зачем Дима сюда плетётся? Стыдно стало за коллег? Получить свою порцию упрёков и оскорблений?
В линейном посту в одиночестве скучал сержант Хорьков.
Лицо Димы просветлело:
Уехал?
Хорьков молча распахнул дверь в зал ожидания и кивнул на одиноко сидевшего мужчину с шапкой на коленях, бледного, с лысиной во всю голову, в сером демисезонном пальто.
Ну, помогай Бог, сказал Дима, направляясь к приезжему.
Сумрачный взгляд не задержался на участковом прошил его насквозь.
Дима представился, поздоровался.
Теперь домой? А куда?
Увельские мы.
Голос мужчины был хриплый и невыразительный.
Накричался, бедолага, подумал Дима, а вслух сказал:
Это я вашу дочь в морг отвозил, и из петли вынимал, Логачёв сел рядом, широко расставив длинные ноги, опустив между ними сцепленные ладони. Если интересуют какие подробности, я расскажу.
Приезжий встрепенулся от дремотной отрешённости и с любопытством взглянул на лейтенанта.
Я с этим несчастьем словно сам голову потерял.
Так всегда бывает, когда уходит из жизни близкий человек, смущённо сказал Дима. Как будто частичка нас самих уходит вместе с ним.
И всё-таки я не верю, мужчина стукнул себя кулаком по колену. Что хотите со мной делайте не верю.
Логачёв ответил не сразу, перед глазами зарябили строки предсмертной записки, оставленной покойной: «Мама, папа, меня не вините (последние три слова зачёркнуты) простите меня. Больше так не могу. Люда».
Она написала, что хочет умереть.
Ты тоже так думаешь? А не думаешь, что она хотела жить несмотря ни на что? Не думаешь? мужчина на миг распалился, потом махнул безнадёжно рукой, утёр слезу и отвернулся.
Не знаю, растерялся Дима. Может быть. В жизни всё может быть, и такое, что невозможно понять и объяснить общепринятыми мерками. Как вы считаете?
Я никак не считаю. Я знаю свою дочь. Она была нормальным ребёнком, любила жизнь и жила ещё, если б не попала в этот проклятый дом, к этой баптистке. Ты, лейтенант, видел старуху?
Логачёв молча кивнул. Он отлично помнил злобную хозяйку дома. Её морщинистую, как у черепахи, шею и такие же, без ресниц, веки, и подумал, как несправедлива жизнь старуха будет коптить небо ещё много лет, а молодой, красивой девушки уже не будет на этом свете никогда.
Он посмотрел на собеседника не только с сочувствием, но и с пониманием. Ведь он и сам так думает что-то в этом деле не срастается, нет логической стройности в официальной версии. Как может здоровая, красивая, успешно обучающаяся девушка, лишь немного прихворнувшая, наложить на себя руки, не имея к тому ни повода, ни причин? Или это убийство? Но тогда кто, за что и как?
Дима встрепенулся, увидев в трясущейся руке приезжего початую бутылку водки с пробкой из газеты, и почувствовал к незнакомцу что-то вроде жалости. К сердцу подступило саднящая боль, какую ощущает человек, вернувшийся с похорон близкого и уже взявший себя в руки, но вдруг увидел что-то из вещей покойного, и защемило в груди.
Мужчина хлебнул, заткнул пробку, сунул бутылку в карман пальто.
Ничего не помогает, сказал он с кривой усмешкой, а потом с горечью продолжил. На вскрытии установили «девушка честная». И я никак не могу увязать эти два понятия вместе «девушка честная» и «самоубийство». Не знаю, как умерла моя дочь, но уверен без посторонней силы здесь не обошлось.
Он вскинул взгляд на Диму:
Заклинаю тебя, лейтенант, найди убийцу моей дочери. Всю жизнь тебе не будет покоя, если сейчас уйдёшь и забудешь мой наказ. Так не должно быть, чтобы мой ребёнок лежал в земле, а его убийца злорадствовал. Слышишь, лейтенант? Найди его обязательно.
Дима Логачёв считал, что милиционерам и журналистам в жизни повезло. Тем, конечно, кто любит свою профессию можно заниматься любимым делом круглые сутки, даже за обедом и во время сна. Пообещав родителю несчастной студентки сделать всё, что в его силах, он решил тут же посоветоваться с лучшим другом и наставником.
Зубков Яков Александрович, суховато-официальный на работе, в домашней обстановке выглядел человеком благодушным, разговорчивым, гостеприимным.
Я тебе сразу скажу, что тут дело не простое, ибо в наши дни ни одна разумная девушка не покончит с собой из-за того, что ждёт ребёнка, или её бросил кавалер, если только её не приучили всю жизнь полагаться на кого-нибудь, а этого кого-то не оказалось рядом в критическую минуту. Но в данном случае нет ни ребёнка, ни ухажёра, так, по крайней мере, утверждают её подружки. А что есть? Скажу, как специалист. Заметил ли ты, что стояк труба отопления, на которой крепилась веревка, была нестерпима горячей, а подставок близко не было. Конечно, если ты под поезд решил, то тебе всё равно холодные ли рельсы или нет. Но, однако ж, зачем себя истязать? Не проще ли табуретку поставить, а потом ножкой раз! и виси на здоровье
Ну, так что ж ты? встрепенулся Дима.
А что я? Я в заключении написал. А спорить бесполезно Фёдоров, ты же видел, был настроен на суицид, другие версии ему по барабану. Он вообще всегда отмахивается от моих доводов, я уже привык и не высовываюсь. Логика его железная мол, девушка была не в себе, и в таком состоянии трудно ожидать от неё разумных поступков. И главный козырь письмо: почерк-то её. Правда писала как-то с выкрутасами.
Участковый опять встрепенулся, как болельщик на трибуне, но Зубков опередил его вопрос:
У Фёдорова и на это есть объяснение, всё то же девушка не в себе.
Насладившись Диминым потрясением, Зубков сел поудобней, закурил и продолжил тихим повествовательным тоном:
Я сразу почувствовал, что здесь что-то кроется: разбросанные повсюду шпильки, записка, зачёркнутая строчка и, наконец, горячая труба всё это имеет свой смысл. И я хотел, как можно более тщательно воссоздать для себя то состояние, в котором могла быть девушка в последние свои минуты. Мне нравится упражнять ум. Но когда алгоритм не слагается, это досадой отравляет душу, лишает элементарного покоя и комфорта. Это всё равно, что трогать языком больной зуб. Вот такие, брат, муки.