Ой, Зинка, надо милицию вызывать чует моё сердце, что-то с ней неладное.
Вера плакала от холода и страха и вытирала варежкой слёзы.
Помощник дежурного по городу старшина Возвышаев был неутомимым оптимистом. На его круглощёком, пышущим здоровьем лице всегда сияла солнечная улыбка, по любому поводу и в любой обстановке он мог искренне расхохотаться. Казалось, в жизни старшины были одни только радости и никаких огорчений и неудач.
Жёлтый «уазик» ещё не остановился, а Возвышаев уже открыл дверцу, белозубо улыбаясь, восхищённо присвистнул:
Та-акие девушки и на морозе!
Но, приглядевшись, сменил тон:
В чём дело? В дом попасть не можете? Это дело поправимое стоит ли слёзы лить. Зашли б куда, что ж вы, как сиротки, на морозе.
Был он деятелен, не стоял на месте, никого не слушал.
Дверь изнутри заперта? Какие проблемы сломаем. Не хотите ломать окно выставим.
Девчатам показалось, что он сейчас в один миг разберёт дом по кирпичику.
Хозяйка там. Спросить надо.
Ага. Понял, сразу согласился Возвышаев. Вы пока в машине погрейтесь. Я мигом.
Старшина обошёл вокруг дома, постучал в дверь, сколоченную из некрашеных досок. Никто не отозвался. Он забарабанил кулаком и решительнее. Наконец звякнула щеколда, на пороге появилась старуха с недовольным и настороженным лицом.
Разрешите, бабуля, Возвышаев проник в дом, грудью оттеснив старуху.
Чего надо-то? заворчала она в спину.
Ты чего, Аникеевна, шебаршишь? навстречу милиционеру поднялся высокий худой старик. Гостя разве так встречают?
Пододвинул Возвышаеву стул:
Из милиции?
Ага. Старшина Возвышаев. помощник дежурного оседлал стул. Соседки ваши вызвали в дом попасть не могут. Вы хозяин будете?
Старик поклонился:
Кличут меня Мефодичем. В гостях я здесь. А хозяйка вот Баклушина Анна Аникеевна.
Другого хода на ту половину нет? спросил Возвышаев, и на отрицательный кивок хозяйки предложил. Так я через окно, бабуля? Вы не волнуётесь: всё будет, как в лучшей квартирной краже фирма гарантирует.
Занятная история, буркнул старик, но как-то невесело.
Старуха, как встала у печи, так и стояла отрешённо и неприкаянно, голова её тряслась, руки дрожали. После слов Возвышаева вскинула на него выцветшие глаза и оцарапала цепким взглядом:
Я тебя, милок, где-то видела уж больно лицо твоё знакомо.
Ну, а я-то вас сразу признал. Вашего зятька по внучке не раз приезжал урезонивать. И сюда, и по новому адресу. Шебутной мужик.
Сейчас, девчата, не тряситесь, сказал, вернувшись к машине, и шофёру, Коля, дай-ка отвёртку.
Аккуратно расковыряв замазку и отогнув гвозди, старшина выставил оконную раму, потом вторую. Скинул форменную дублёнку и удивительно ловко для своей комплекции нырнул в окно. Его тень некоторое время мелькала на занавесках. Девчата уже на крыльце были, когда загремел запор. Помедлив, он не сразу отступил в сторону, пропуская их в дом. И вздрогнул, хотя и был к нему готов, от истошного крика:
Лю-удка-а!
На место происшествия члены следственной бригады собрались недружно. Последним на своей машине прибыл следователь прокуратуры Фёдоров. Он вошёл бодро, по-солдатски размахивая руками. Остановился у порога, оглядывая присутствующих, улыбнулся, показывая крепкие зубы под усами, кивнул, приветствуя, и лишь с капитаном угрозыска Саенко обменялся рукопожатием.
Здорово, брат.
Молоденький участковый Логачёв или «лейтенант Дима», как звало его опекаемое население от старушек у колонок до семиклассниц на дискотеках, на миг оторвался от писанины, взглянул на вошедшего и подумал, как мало тот похож на следователя. Другое дело Яков Александрович, эксперт-криминалист. В словах и движениях старшего лейтенанта спокойствие и мягкая уверенность, чему участковый немало завидовал.
К слову сказать, Дима и сам мало походил на лейтенанта милиции остроносый, с бледным безусым лицом, на котором горели, будто испуганные, тёмные глаза, длинный, нескладный, несмотря на изрядные успехи в спорте. Говорил громко, всегда с жаром, и всё время некстати размахивая руками. Но обладал такой добродушной улыбкой, что сразу располагал к себе. И криминалист Зубков ему однажды сказал, разгадав томления молодой души:
Ряса ещё не делает монахом.
Поболтав с приятелем о занесённых сугробами улицах, в которых едва не увяз на своём «москвичонке», о проказах пятилетней дочки Настеньки, Фёдоров глянул через плечо на Димину работу протокол допроса свидетелей, двух притихших, заплаканных девиц.
Потом обратился к Зубкову:
Ну что у тебя, суицид?
Да, но между тем, старший лейтенант покачал головой. «Есть много друг, Горацио, такого, что и не снилось нашим мудрецам».
Чего такого? предвидя спор, Фёдоров насупился и сунул руки в карманы.
Но Зубков, занятый своим делом, промолчал.
Из комнаты, где ещё висел труп, подал голос капитан Саенко.
Ты, Ларионыч, Якова Александровича слушай: он у нас на хорошем счету, ко всему способный. Так и ловит, где что можно. Только не свернул бы шею как-нибудь уж больно глубоко в корень зрит.
Зубков и на это промолчал, лишь напряглось его сухое лицо с холодными серыми глазами и большим, как у Щелкунчика, подбородком.
Фёдоров прошёл в спальню, прикрыл плотно дверь, щёлкнул выключателем:
Так всё это было?
В комнате ненамного стало темнее белая, светлая ночь глядела в окно.
Наступила пауза. Ярко вспыхивал огонь сигареты у курившего Саенко
Нет, нет, лампы все горели так старшина докладывал, капитан зажёг свет, прошелся по комнате, остановился перед следователем, и вдруг улыбнулся удивительно ясной, подкупающей улыбкой, вмиг преобразившей худощавое, не выспавшееся лицо. Похоже, мне здесь делать нечего. Всё, что нужно я исполнил, а когда хорошо поработаешь, имеешь право и отдохнуть. Не правда ли, товарищ следователь?
А что сделал, чего раскопал? спросил Фёдоров и ласково потрепал его по плечу, но тут же отвернулся и добавил. Ну, ладно, ладно, Бог с тобой, ничего больше не говори, а то и меня с толку собьёшь.
Ох, уж эти мне студенты, Фёдоров внимательно осмотрел висящий труп восковое лицо, ровные зубы из-под синих губ, растрёпанные волосы.
Ты помнишь, Саня, того, что в прошлом году в самую светлую заутреню в нужнике удавился?
Саенко пробубнил в ответ:
Раньше в полицейских отчётах об этом просто писали: «Лишение себя живота в припадке меланхолии». А впрочем, как говорит Зубков: вспомним поэта « надёжней гроба, дома нет».
Эй, лейтенант, а ну-ка помоги, позвал Фёдоров.
Тут Дима Логачёв поймал себя на том, что внимательно прислушивается к разговору старших товарищей, и совсем оставил своё дело. А девушки, чьи показания он, шевеля губами, тщательно записывал на служебном бланке, довольно долгое время сидят молча и смотрят на него.
Оставив протокол, он прошёл в спальню. По знаку Фёдорова обхватил неживые ноги девушки, приподнял. Саенко, встав на табурет, освободил голову от петли. Труп понесли на кровать. При этом голова с белым, как воск, лицом заваливалась назад, и Дима поддерживал её широкой ладонью. После этих прикосновений Логачёву стало не по себе, захотелось выйти на морозный воздух.
Закончив с протоколом, участковый спросил у следователя разрешения допросить хозяйку дома.
Сходи, буркнул Фёдоров, пожав плечами.
Долго стоял на крыльце, долго старуха ругала его через дверь, пока поняла, кто он и зачем пришёл. Загремела засовами, чертыхаясь. Хозяйка ещё не открыла, ещё не показала свою личину, а Дима уж питал к ней полную неприязнь.
Когда увидел морщинистое лицо, седые космы, выбивающиеся из-под платка, подвязанного узелком на лбу, ещё больше утвердился в первоначальном впечатлении. Сухой и высокий старик ему понравился. «Видать, полным ковшом хлебнул горя в своей жизни», подумал он, взглянув на глубокие морщины лица.