— Да. Прежде были гегелисты, а теперь нигилисты. Посмотрим, как выбудете существовать в пустоте, в безвоздушном пространстве; а теперь
позвони-ка, пожалуйста,брат НиколайПетрович, мнепорапить мой какао.
Николай Петрович позвонил и закричал: "Дуняша!" Но вместо Дуняшинатеррасувышла сама Фенечка. Это была молодая женщина лет двадцати
трех, всябеленькаяимягкая, с темнымиволосами и глазами, с красными, детски пухлявыми губками и нежными ручками. На ней было опрятное
ситцевое платье; голубая новая косынка легко лежала на ее круглых плечах. Она несла большую чашку какао и, поставив ее перед ПавломПетровичем,
вся застыдилась: горячая кровь разлиласьалою волной под тонкою кожицей ее миловидноголица. Она опустела глаза и остановилась у стола, слегка
опираясь на самые кончики пальцев. Казалось, ей и совестно было, что она пришла, и в то же время она как будто чувствовала, что имела право
прийти. Павел Петрович строго нахмурил брови, а Николай Петрович смутился.
— Здравствуй,Фенечка,— проговорилонсквозь зубы.
— Здравствуйте-с,— ответилаонанегромким, но звучным голосом и, глянув искоса на Аркадия, который дружелюбно ей улыбался, тихонько
вышла. Она ходила немножко в развалку, но и это к ней пристало.
На террасе в течение нескольких мгновений господствоваломолчание. ПавелПетрович похлебывал свой какао и вдруг поднял голову.
— Вот и господин нигилист к нам жалует,— промолвилон вполголоса.
Действительно, по саду, шагая через клумбы, шел Базаров. Его полотняное пальто и панталоны были запачканыв грязи; цепкое болотное
растение обвивало тулью его старой круглой шляпы; в правой руке он держалнебольшой мешок; в мешке шевелилось что-то живое. Он быстро
приблизился к террасе и, качнув головою,промолвил:
— Здравствуйте, господа; извините, что опоздал к чаю, сейчасвернусь; надовотэтихпленниц к месту пристроить.
— Что это у вас, пиявки? — спросил Павел Петрович.
— Нет, лягушки.
— Вы их едите или разводите?
— Для опытов,— равнодушно проговорил Базаром и ушел в дом.
— Это он их резать станет,— заметил Павел Петрович.— В принсипы не верит, а в лягушек верит.
Аркадий с сожалением посмотрел на дядю, и НиколайПетрович украдкой пожал плечом. Сам Павел Петровичпочувствовал, что сострил неудачно,
и заговорил о хозяйстве и о новом управляющем, который наканунеприходил к нему жаловаться, что работник Фома "дибоширничает"и от рук
отбился. "Такой уж он Езоп,— сказалон междупрочим,— всюдупротестовалсебя дурным человеком; поживет и с глупостью отойдет".