Он без нужды растягивал свою речь, избегалслова "папаша" и даже раз заменил его словом "отец", произнесенным, правда, сквозь зубы; с
излишнею развязностью налил себе в стакан гораздо больше вина, чемсамомухотелось, ивыпилвсе вино.
Прокофьичне спускал с него глаз и только губами пожевывал. После ужина все тотчас разошлись.
— Ачудаковатутебядядя,— говорил Аркадию Базаров, сидя в халате возле его постели и насасывая короткую трубочку.— Щегольство какое
в деревне, подумаешь! Ногти-то, ногти, хоть на выставку посылай!
— Да ведь тынезнаешь,— ответилАркадий,— ведь он львом был в свое время. Я когда-нибудь расскажутебе его историю. Ведь он красавцем
был, голову кружил женщинам.
— Да,вотчто!Постарой,значит, памяти. Пленять-тоздесь, жаль, некого. Явсе смотрел: этакие у него удивительные воротнички,
точно каменные, и подбородок так аккуратно выбрит. Аркадий Николаич, ведь это смешно?
— Пожалуй; только он, право, хороший человек.
— Архаическое явление! А отец у тебя славный малый. Стихи он напрасно читает и в хозяйстве вряд ли смыслит, но он добряк.
— Отец у меня золотой человек.
— Заметил ли ты, что он робеет?
Аркадий качнул головою, как будто он сам не робел.
— Удивительноедело,— продолжалБазаров,— этистаренькиеромантики! Разовьютвсебенервную систему до раздражения... ну,
равновесие и нарушено. Однако прощай! В моей комнате английский рукомойник,адверьнезапирается.Все-такиэтопоощрять надо —
английские рукомойники, то есть, прогресс!
Базаров ушел, а Аркадием овладело радостное чувство. Сладко засыпатьвродимом доме, на знакомой постели, под одеялом, надкоторым
трудились любимыеруки, бытьможетрукинянюшки, теласковые, добрыеинеутомимыеруки.Аркадийвспомнил Егоровну,и вздохнул, и
пожелал ей царствия небесного... О себе он не молился.
И он иБазаровзаснулискоро, но другие лица в доме долго еще не спали. Возвращение сына взволновалоНиколая Петровича. Он лег в
постель, но не загасилсвечки и, подперширукою голову, думалдолгие думы. Брат его сидел далеко за полночь в своем кабинете,на широком
гамбсовом кресле, перед камином, в котором слабо тлел каменныйуголь. Павел Петрович не разделся, только китайские красные туфли без задков
сменилинаегоногахлаковыеполусапожки. Он держал в руках последний нумерGalignani, но онне читал; он глядел пристально в камин, где,
то замирая, товспыхивая,вздрагивалоголубоватое пламя.