Еще мне хотелось, чтобы вновь появившаяся, как
Альбертина, сыграла мне Вентейля и, как Альбертина, поговорила со мной об Эльстире. Все это было неосущест¬вимо. Их любовь не стоила ее любви, –
думалось мне; любовь, с которой связаны различные эпизоды, посещение музеев, концертов, с которой связана целая сложная жизнь с перепиской,
беседами, флиртом, предваряющим любовь, чисто дружеские отношения потом, располагает большими средствами, чем любовь к женщине, умеющей только
от¬даваться, подобно тому, как у оркестра больше возможно¬стей, чем у фортепьяно. Моя потребность, более глубокая, в нежности, которую я находил
у Альбертины, нежности хорошо воспитанной девушки и в то же время моей сестры, потребность в женщине одного круга с Альбертиной, представляла
собой только лишь оживление воспоминания об Альбертине, воспоминания о моей любви к ней. И я сразу же почувствовал, что воспоминание не
изобретательно, что оно не способно пожелать ничего иного, даже ничего луч¬шего, нежели то, чем мы обладали; затем – что оно ду¬ховно, поэтому
реальность не может снабдить его достоя¬нием, в котором оно нуждается; наконец, беря начало в смерти любимой женщины, оно знаменует не столько
воз¬рождение потребности в любви, в которую оно заставляет верить, сколько возрождение потребности в общении с ото¬шедшей Альбертиной. Даже
сходство с женщиной, которую я мысленно выбирал вместе с Альбертиной, – если бы мне удалось его найти, – сходство ее нежности с нежностью
Альбертины, заставило бы меня еще острее почувствовать отсутствие того, что я бессознательно искал и что было необходимо для возрождения моего
счастья, возрождения того, что я искал, а искал я самое Альбертину, искал вре¬мя, какое мы прожили вместе; сам того не подозревая, я искал
прошлое.
В ясные дни мне казалось, будто Париж разукрашен всеми девушками, которых я не то чтобы желал, но кото¬рые погружали корни во тьму желаний и
неведомых мне вечеров Альбертины. Среди них была одна из тех, о кото¬рых Альбертина сказала мне в самом начале, когда он?