И все-таки я продолжал смотреть на нее и, собрав остатки хорошего настроения, естественности, уверенности в
лю¬дях, которые делают вид, что не боятся гипноза, присталь-но глядя на Андре, я сказал первую попавшуюся фразу: «Я никогда с вами об этом не
говорил из боязни вас рас¬сердить, но теперь, когда нам приятно поговорить о ней, я могу вам признаться, что уже давно знал об отношениях,
которые были у вас с Альбертиной. Кстати, вам это доста¬вит удовольствие, хотя вы это знаете: Альбертина вас обо¬жала». Я сказал Андре, что мне
было бы чрезвычайно лю¬бопытно на нее посмотреть (даже на ее ласки, которые не очень бы ее смущали), увидеть, как она обходится с под¬ругами, у
которых такое же влечение, и тут я назвал Ро¬замунду, Берту, всех подружек Альбертины. «Я бы ни за что на свете не исполнила вашей просьбы, –
ответила Андре, – а кроме того, я не думаю, чтобы хоть у кого-ни¬будь из девушек, которых вы назвали, было бы такое вле¬чение». Невольно
приближаясь к привлекшему меня чудо¬вищу, я сказал: «Вам меня не убедить, что из всей вашей стайки только у вас с Альбертиной были такие
отноше¬ния!» – «Да у нас с Альбертиной никогда таких отноше¬ний не было». – «Андре, милая, ну к чему отрицать то, о чем я знаю года три? Я не
вижу в этом ничего дурного, напротив. Я насчет вечера, когда ей так хотелось поехать с вами на другой день к мадмуазель Вентейль, так вы, может
быть, помните…» Тут я увидел, что в глазах Андре, острых, как камни, которые из-за их остроты ювелирам трудно подвергать обработке, промелькнуло
смущение, – так машинисты сцены, подняв занавес, со всех ног бегут за кулисы, чтобы никто из зрителей их не заметил. Тревога в глазах Андре
исчезла, спокойствие к ней вернулось, но я чувствовал, что в дальнейшем пьеса будет идти только для меня. Тут я увидел себя в зеркале; я был
поражен сходством между мной и Андре. Если бы я давно не пере¬стал брить усы и если бы от них у меня остался только пушок, сходство было бы
почти полным. Может быть, взглянув в Бальбеке на мои чуть пробивавшиеся усы, Аль¬бертине вдруг нестерпимо, до безумия захотелось в Париж. «Я бы
не стала упорствовать, раз вы не видите в этом ничего дурного. Но я клянусь, что никогда у нас с Альбер¬тиной ничего такого не было, я убеждена,
что и она это ненавидела. Люди, которые на нас наговорили, солгали, – может быть, они были в этом как-то заинтересованы», – глядя на меня
вопросительно и недоверчиво, добавила она. «Ну что ж, пусть будет так, раз вы не хотите сознать¬ся», – проговорил я, предпочитая сделать вид,
что не хочу спорить, коль скоро у меня нет веских доказательств. Од¬нако я как бы между прочим, на всякий случай обронил название Бют-Шомон. «Я
могла там быть с Альбертиной, но разве это место пользуется дурной славой?» Я спросил Андре, не могла ли бы она разузнать у Жизели, которая одно
время дружила с Альбертиной. На это Андре ответи¬ла, что после того, как Жизель недавно сделала ей гадость, просить ее о чем-либо – это
единственно, в чем она, Ан¬дре, отказала бы мне. «Если вы с ней увидитесь, – пре¬дупредила она, – то не передавайте ей, что я вам о ней сказала,
– приобретать в ее лице врага не в моих инте¬ресах. Она знает, какого я о ней мнения, но я всегда из¬бегала крупных ссор с ней, потому что они
влекут за собой примирение. Кроме того, она опасна. Но ведь вы понима¬ете, что когда прочтешь письмо, которое я получила неде¬лю назад и в
котором она с таким коварством лгала, то даже самые благородные поступки не изгладят о нем вос¬поминания».