Это мне напоминало, что можно любить тайно, это пробуждало во мне ревность, как будто
Альбертина еще могла гулять в пустынных аллеях! И еще там речь шла об одном мужчине: пятьдесят лет спустя он встречается с женщиной, которую
любил в молодости, не узнает ее и скучает в ее обществе. И это мне напоминало, что любовь не долговечна, и волновало так, как если бы мне было
суждено расстаться с Альбертиной, а в старости вновь, но уже равнодушно, встретиться с ней. Если же передо мной была карта Франции, мой
испуган¬ный взгляд не задерживался на Турени, чтобы не терзаться ревностью и не горевать, на Нормандии, где были помече¬ны, во всяком случае,
Бальбек и Донсьер, между которыми я представлял себе дороги, где мы столько раз проходили вместе! Среди разных названий французских городов и
се¬лений название Тура, например, казалось созданным по-другому: не из нематериальных образов, а из ядовитых веществ, и сейчас же действовало
мне на сердце: его удары становились все учащеннее и болезненнее. Я вспоминал, как Альбертина, выходя из вагона, говорила, что ей хочет¬ся
съездить в Сен-Мартен Одетый, я видел ее в более дав¬ние времена, с вуалеткой, опущенной на лицо; я искал путей к счастью и, устремляясь к ним,
говорил: «Мы могли бы вместе съездить в Кемперлэ, в Понт-Авен». Не было такой станции близ Бальбека, где бы я ни представлял себе Альбертину,
так что этот край превращался для меня в сохранившуюся от древнейших времен мифологическую страну с живыми и жестокими легендами,
очаровательны¬ми, забытыми из-за того, что моя любовь перешла в другие края. Ах, как было бы мне больно когда-нибудь снова лечь в бальбекскую
кровать с ее медной рамой, вокруг которой, как вокруг неподвижной оси, вокруг неподвижного стерж¬ня, двигалась моя жизнь, последовательно вбирая
в себя веселые разговоры с бабушкой, ужас ее смерти, нежные ласки Альбертины, открытие ее порока, а теперь настала новая жизнь, когда при виде
застекленных книжных шка¬фов, в которых как бы отражалось море, в меня впивалась мысль, что Альбертина никогда больше сюда не войдет! Не был ли
бальбекский отель единственной декорацией про¬винциального театра, где на протяжении многих лет ставят самые разные пьесы – комедии, трагедии,
пьесы в сти¬хах, – отель, который отошел уже в довольно далекое прошлое, хотя всегда с новыми эпохами моей жизни в его стенах? Но пусть этот
период моей жизни навсегда оста¬нется тем же: стены, книжные шкафы, зеркала вызывали во мне такое чувство, что это уже последний период, что это
– я сам, только изменившийся, и у меня создавалось впечатление, какого не бывает у детей: пессимистические оптимисты, они верят, что тайны
жизни, смерти, любви скрыты, что их они не касаются, и вдруг ты с болезненной гордостью убеждаешься, что на протяжении многих лет составлял
единое целое со своей жизнью. Я пытался читать газеты.
Чтение газет было для меня занятием отвратительным, но не бесполезным. В самом деле, в нас от каждой идеи как от развилки в лесу, отходит
столько разных дорог, что в ту минуту когда меньше всего этого ожидаешь, оказы¬ваешься перёд новым воспоминанием. Название мелодии Форе «Тайна»
привело меня к «Тайне короля» герцога де Бройль, Бройль – к Шомону. Слова «Великая Пятница» напомнили мне о Голгофе, Голгофа – о происхождении
этого слова, кажется, от Calvusmons,от Шомона. Но какой бы дорогой ни подходил я к Шомону, в эту минуту меня потрясал такой жестокий удар, что
я уже не столько пре¬давался воспоминаниям, сколько думал, как бы мне уте¬шить боль.