Недовольно выглядывая из-за своих клумб, как из засады, чтобы убедиться, что Радость-Рябинка и Ю не играют где-нибудь поблизости, Чернега старалась держаться от зверушки подальше.
Доверчивая и добрая Марья сочувственно вздыхала. Бог ее знает, эту барыню, может, оно и правда, так бывает у изнеженных городских, то есть аллергии всякие. И ходила к соседке поправляла-перекапывала якобы испорченные грядки. А еще на всякий случай строго-настрого предупредила Радость-Рябинку, чтобы та не шалила, не шумела, и всегда следила, чтобы Ю, Боже упаси, не лазила за забор на соседский участок, не беспокоила благородную соседку. Послушная Рябинка и не думала оправдываться или возражать. Да и не могла.
Словом, добрая Марья как будто и вовсе не замечала странностей соседки. Не то, что раздражаться или обижаться. Наоборот, всячески старалась помочь, чем только можно, так как городская жительница казалась ей беспомощной и неприспособленной к здешней простой, деревенской жизни. Однако, вместо благодарности, Чернега обращалась с Марьей даже еще брюзгливее и свысока, чем с другими, как с рабой или служанкой: ни тебе спасибо, ни пожалуйста.
Как бы то ни было, у двух женщин сложились отношения, которыми сама Марья была довольна и даже считала их теплыми, соседскими, а Чернегу своей подругой, пусть со странностями, колючим, несчастным характером.
Добродушный Драпека вполне разделял мнение жены насчет беспомощности и неприспособленности соседки, и если Марья просила его помочь наколоть одинокой соседке дров, починить забор или почистить колодец, охотно и весело исполнял всякое поручение. Ему бы и в голову не пришло отказаться!
В общем, в глубине души Драпека и Марья искренне жалели соседку, считая ее, как уже было сказано, несчастной и одинокой.
Глава седьмая
Чёрные цветы
И в самом деле, Чернега жила в деревне уже продолжительное время, но кроме соседей Драпеки и Марьи, ни с кем из местных в дружеские отношения не входила, ни к кому в гости по-соседски не наведывалась, визитов не делала.
Если с кем-то при встрече и раскланивалась, так только церемонно, и разве что с местными богатеями купцом Монимухром, мельником Пупоцем и кулаком Епинохом. Но до разговора-беседы нисходила лишь с Монимухром, которому, хоть и по торговым делам, проездом, но случалось бывать в городе-столице, а значит, по ее мнению, Монимухр мог считаться не такой уж неотесанной деревенщиной и был достоин ее благосклонного внимания.
Заводя с ним беседу, Чернега томно закатывала глаза и рассуждала о том, что в наше время единственное стоящее дело, куда следует вкладывать деньги это современное цветоводство-семеноводство. Она брала купца под руку, называла сильной личностью и умным человеком.
В наше время цветочный бизнес, уверяла она с приторной улыбкой, чрезвычайно выгодный. И самый доходный. На нем вы в два счета заработаете тысячи и миллионы, а может быть, даже переедете в столицу!
Купец Монимухр изумленно таращил глаза, надувал щеки, неопределенно кивал, себе на уме. Видать, ему все же льстило, что его считают сильной личностью и умным. Но на мякине его не проведешь.
На общем собрании Чернега появилась всего один раз, но села сильно поодаль со скучающим видом, как будто общественные печали-радости ее нисколько не трогают. Впрочем, когда деревенский староста Куть, скорее, из учтивости предложил ей высказаться, Чернега вдруг с готовностью вскочила с места и быстрыми, уверенным шагами вышла вперед и громко пропищала:
Люди, друзья, соотечественники!
Народ удивленно потянул головы. Ну-ка, ну-ка, о чем речь?
Однако Чернега заговорила о таких странных вещах, о которых в деревне слыхом не слыхивали. О каких-то процентах, ставках, займах и прочих дебетах-кредитах. Да еще с неожиданным многословием. Словом, завела шарманку.
Мол, цветы не только интересное и благородное модное хобби, а еще и экономически перспективный бизнес.
Чернега убеждала, что деревенские жители должны поскорее собрать капитал каждый хоть по грошику-копеечке и таким коллективным способом, то есть вскладчину, построить агропромышленный комплекс по цветоводству-семеноводству и, как она, продавать семена в город.
Общество помалкивало, зевало и моргало ресницами. Обществу было невдомек. Темнота. Какой от них, от ее цветов, прок! Вон, если тебе пришла такая охота, иди себе на луг или в поле рви их, цветов, сколько хошь, и гораздо красивее. Васильки, ромашки, лютики. Ставь букеты в вазы. Плети веселые венки. А у этой, к тому же, все цветы особые, тьфу! черные-пречерные, какие-то зловещие. К тому же, и не пахнут совершенно. Даже наоборот, если понюхаешь, так вроде как дыхание перехватывает, будто пустоту понюхал. На кой шут они такие разве что на кладбище-погосте могилки украшать. Если присмотреться, с едва заметными, радужными тонкими прожилками-каемочками: изумрудными, алыми, фиолетовыми.
Сколько Чернега ни горячилась, ни разливалась соловьем перед собранием, аж упарилась-вспотела, народ лишь пожимал плечами. Чудит барыня!.. Было ясно, что никого не трогают заманчивые предложения городской аристократки, которая всегда напоказ держится особняком, за общую правду глотку не дерет, пьяницам в долг не дает, да еще и принципиально, даже тогда, когда те не на шутку страдают жестоким похмельем. Словом, уж слишком всем заметно, что барыня, пожалуй, любит свои цветы куда больше, чем людей.
Ну и дураки! сказала Чернега, плюнув с досады, и, видя, что деревенские жители никак не поддаются и совершенно равнодушны к ее речи, вернулась на место.
И больше на собрания не приходила.
Как бы там ни было, односельчане тоже привыкли к несносному характеру высокоразвитой городской аристократки (вроде живой укоризны им, деревенским простофилям), ее самолюбивому, чванливому нраву. А на ее увлечение цветами смотрели снисходительно, как на чудачество. Своих забот полон рот. Она-то, городская, не пашет, не сеет, может, с жиру бесится, что ей от скуки не садить цветочки у себя на участке вместо огорода
Кстати, кроме клумб на своем участке, Чернега сплошь засадила своими черными цветами также и сельское кладбище после чего туда не то что ночью, но и днем-то стало страшно ходить.
Одна лишь Марья, да и то больше из вежливости, чтобы уважить подругу, а вовсе не ради денег, тоже разбила у себя перед окошком маленькую клумбу с черными цветами. Она согласилась добросовестно ухаживать за редким сортом, пропалывать-поливать, а все семена, до последнего зернышка, пообещала относить Чернеге. А та и довольна хоть кого-то ей удалось увлечь благородным и полезным делом
Глава восьмая
Ю
Между тем с появлением в доме Драпеки диковиной зверушки, стали происходить чудесные и удивительные вещи.
Сперва в окошко постучал местный беспробудный пьяница-матершинник, известный, как Куреха-Прыщ.
Я тут это вот что смущенно сказал он, и со всем к вам почтением!
Куреха-Прыщ приставил к воротам когда-то украденный у Драпеки кусок забора из восьми штакетин длиной в две сажени.
А еще положил на подоконник несколько медяков, давнишний, накопившийся долг.
Чтобы добыть деньги, Куреха-Прыщ, превзнемогая адскую головную боль, с рассветом отправился в лес, исходил все окрестности, с каким-то нечеловеческим усердием, набрал два мешка лучших белых грибов, бегом снес их богатею Монимухру, большому любителю грибного соуса, сумел тут же выторговать деньги, наотрез отказавшись брать за грибы четвертинку водки.
Потом пришел местный злыдень, по-прозвищу Мурза-Керосин, поклонился впояс обомлевшим от удивления Драпеке и Марье, каялся-просил прощения, что много раз крал у них сено, хворост, брюкву и крыжовник. Вот теперь взамен, значит, прикатил к воротам громадный бочонок моченых яблок, а в придачу дубовых и березовых веников для бани в подарок, да еще поставил на подоконник берестяное лукошко, доверху наполненное морошкой нарочно для маленькой Радости-Рябинки.