Быть тебе нищей, гречанкою,
Кормить воробьёв у Трои
а Вячеслав Литусов ясно видит, как
за окном догорает Помпея
и Венеция плещется в дверь.
То было время бури и натиска, время интенсивного культурного формообразования, и некоторые из героев этого тома антологии активно формировали вокруг себя, как пишет Ирина Кадочникова о Максе Батурине, «среду, новый культурный контекст». У этих действовавших локально была большая потребность в том, чтобы действовать и мыслить глобально (тот же Батурин в своём Томске организовал не только «Общество левых поэтов», но и «Всемирную Ассоциацию Нового Пролетарского Искусства»). То было время культурных героев, первооткрывателей что не только не отменяло разлитой в его воздухе катастрофичности, но стало прямым её следствием.
Александр Банников (19611995)
Родился в посёлке Магинск Караидельского района Башкирии. В 1979 году поступил в Башкирский государственный педагогический институт, в котором учился до апреля 1983 года. С августа 1985 по октябрь 1986 года воевал в Афганистане. Инвалид войны. В 1987 году восстановился в институте. Участвовал во Всемирном фестивале молодёжи и студентов в Северной Корее (1989). Работал сантехником, плотником, кузнецом, газосварщиком, аккумуляторщиком, обрубщиком сучьев, журналистом, библиотекарем, учителем. Стихи публиковались в журналах «Знамя», «Урал», «Истоки», «Антологии современной русской поэзии Башкортостана», местной прессе и др. Выпустил книгу «Человек-перекрёсток» (Уфа: Башкирское книжное издательство, 1992). Умер в Магинске. После смерти вышла подборка стихов в журнале «Волга» (1998, 9), книги «Пятое измерение» (Уфа: Китап, 2000) и «Афганская ночь: Очерки, стихи» (Уфа: Уфимский полиграфкомбинат, 2003).
© Наследники Александра Банникова, 2023
Против течения своей крови
* * *
Против течения своей крови я гребу
молчу.
(Язык висит по-щеньи.)
Ломают пальцы спичку, как стрелу,
дрожа от холода и пораженья.
Против течения своей крови я гребу
иду.
(А впереди душа, будто стена.)
С натоптанной тропиночки сбреду,
пусть говорят:
сошёл с ума.
Против течения крови
Чтоб не сцапали,
я не иду.
Я прячусь в камышах
запретов
знаков восклицательных.
Но всё равно туда ушла душа.
(Наверное, надо вскрыть свои вены
и крови задать течение верное).
Перед казнью
Неустанно маятник тикает.
Звук растёт,
как растёт дыра.
В этой комнате очень тихо.
Там
враг.
За окном бродят кошки чёрные,
воплощением мыслей чьих-то.
А по небу,
будто по коже,
кто-то болью огненной чиркает.
А когда на дверях
засов лязгает,
то в луче,
кое-как заалевшем,
будто дети,
песчинки отплясывают
безмятежно.
Безмятежно.
И мелькает в глазах его страшное.
К воспалённому
будто
окну
приник кто-то ждущий
и страждущий
и ушёл,
устав,
себе вглубь.
На ладони
Солнце мертво
пересохшим соском.
Извитые горы,
как лобные доли.
Дорога,
машина,
высокий висок
как на ладони.
На чьей-то ладони.
В рожки магазинов
тревога упрятана,
и больше ни капли.
Ни капли не взято.
Перед глазами плавают пятна
чужого
и вязкого взгляда.
Торопит дорога:
медлить не смей!
Солнца осталось
на полперегона.
Из встречной машины
оборванный смех,
как смех
с перерезанным горлом.
Сквозь пыльную эту метель лобовую,
сквозь мертвенный мрак
пустынных ведуний
хранимы от бед
материнской любовью,
как на ладони.
На чьей-то ладони.
* * *
Разглядеть бы сквозь воду мутную
(взвесь часов и дней бы рассеялась),
как приду я к тебе
утренней,
обниму тебя
предрассветную.
А сейчас нас с тобою нету.
Мы с тобою вчера.
Вчера.
Ты поднимешь глаза к небу.
Небо видит
земля черна.
Я дотронусь рукою до деревца,
сожму крепко:
к голому голое
сбросит листья,
будто разденется:
беспощадный ветер.
Как холодно.
Каплет дождь.
На дождинку по нерву.
Нервный дождь песок прожигает.
Нас с тобою
сейчас
нету!
Растворились в дожде ожиданья.
Но друг к другу
сочимся отчаянно,
где-то рядом течём.
Впасть не можем.
Это наше Вчера не кончается.
В нём сегодня сокрыто,
как в ножнах.
* * *
Исподтишка вначале, робко
потрогал небо дальний гром.
Но отозвались в срубах брёвна,
как потянули их багром
со дна реки. А воздух тяжкий
вздохнул глубоко и не дышит.
Но поперхнулся от затяжки
ударил в шиферные крыши
то ветер твёрдый будто мускул
хвастливо вздулся на, потрогай
Капкан сердечный отомкнулся,
едва замешкалась природа
и равновесье потеряла
Как падок до жестоких зрелищ,
междоусобиц трус порядка
так я слежу в глазные щели,
как будто в скважину дверную,
бойницу крепости забытой.
А сам завидую, ревную,
что мне не бить и быть небитым.
Что есть для этого стихия
и обезболенный солдат
с глазами злыми и сухими
чтобы сгореть, но не солгать
Но если тело моё помнит,
как рыба судороги жрёт
ночь напролёт меня, а в полдень
я жду того, что ночью ждёт
Уют, взлелеянную боль
своё домашнее растение
сменить на поле боя, бой?..
И, словно из груди простреленной,
идёт дымок от почвы влажной.
И, раздразнённое грозой,
схватилось тело в рукопашной
с самим собой.
Закрываю глаза и
Мухи прищуры аур, предчувствие плена.
Тужится жилистый глаз в пальцах конвульсий,
чтобы незримое видеть обыкновенно,
будто к рассыпчатой почве низко нагнуться
или же сплюнуть в ладонь косточку вишни
Мухи летит в никуда плоть по частичкам.
Как в дырочку от зуба молочного льётся и свищет
мёртвый двусмысленный свет звёзд и чистилищ.
В твёрдых наростах Луна удар булавы,
чтобы в сетчатку вживить очертания светоча.
Через ущелие боли моей головы
дует сквозняк прегрешений всего человечества.
Должен ж кто-то не спать, когда спят собаки,
косточку с мозгом-загадкой засунув под ухо.
И нелюдимые запахи молча запахли
никто их не выкурит и не унюхает.
И тишина Как молчание после острастки,
рот, провалившийся в мякоть безвольную, чёрную.
Не забывают предметы тени отбрасывать
так отмирают конечности у обречённых,
так пустота вытесняет породы и нравы,
шероховатую тяжесть бесплотная правда
Сон вытесняет сознанье глаза закрываю
под веками возятся мухи мухи распада.
* * *
Пока не замечаю, что сошёл с пути,
есть небеса и есть свобода.
Но прикоснусь к тяжёлым сводам
они неволя, выемка стопы.
Пока я не люблю не занят долг,
я блюдо, испечённое томленьем
В губах чужие губы каменеют
я вспомнил, что любовь глагол.
Во что я верю на то я не надеюсь
Измена будто присказка забылась.
Но сипло в мире тишина забилась,
как задохнувшийся младенец.
Прозрение утрата гладких камешков,
пустые коконы упущенных капустниц,
как вычитание прозрачных Без напутствий
уходит друг, согбенный, будто жалобщик.
Я смысл сломал и время не наладил.
Осечкой истины все тайны спасены.
И сумасшествие как ветка бузины
цветёт от скуки и подземной влаги.
Огромной пустотой отважно пуст,
я в паз послушно соглашаюсь лечь,
чтобы расти не выше ваших плеч.
Но я не помню небо наизусть.
Полёт шмеля
Лето тело глагола лететь.
Продолжу эту мысль: всё лето, что летит
попутно запахам, ветрам тропами стародавними.
Литой налитый бок жука кружащего латынь,
латынь летящих лапок, крыльев, стрекотания.
Язык полёта нами позабыт: слепень,
и непрочитанная птица буква первая
Я верю Ветхому Завету, что на пятый день
вода родила пресмыкающихся верую
уже затем, что знаю: небо и рождение
для птиц одно. И птица птица только в небесах.
Но с середины августа время приземления
земля становится тяжёлой Скучно объяснять,
как делается то, что сам я не умею Ужас
уж пишет на песке к воде. Вода родила гадов
И лучше обо всём на свете представлять. Но хуже
об этом говорить Вот шмель летит. И музыки не надо
писать к его полёту.
* * *
Замедляется время, когда растрёпанный куст
рябины, всю ночь проспавшей за моей оградой
и позабывшей спросонья ветра железистый вкус