Появление Музы на светском рауте знаменательно ещё и потому, что объясняется превращение «барышни уездной» в хозяйку светской гостиной. Это важно. Пушкин не рассказал в романе об этом превращении.
Печатая «Отрывки из путешествия Онегина», он писал: «П. А. Катенин (коему прекрасный поэтический талант не мешает быть и тонким критиком) заметил нам, что сие исключение, может быть, и выгодное для читателей, вредит, однако ж, плану целого сочинения; ибо чрез то переход от Татьяны, уездной барышни, к Татьяне, знатной даме, становится слишком неожиданным и не-объясненным».
Но так ли это? Пушкин лукаво соглашается с Катениным, но оставляет свой роман без изменений.
Внимательному читателю ясно, почему Татьяна без труда вошла в новую роль: она не изменила себе. Вот она впервые в свете, любуется «шумной теснотою, мельканьем платьев и речей»,
Ей нравится порядок стройныйОлигархических бесед,И холод гордости спокойной,И эта смесь чинов и лет.Она сама несёт на себе эту печать «гордости спокойной»; вот она «села тихо и глядит». Это при первом знакомстве со светом. Став княгиней, она как будто переменилась:
Как твёрдо в роль свою вошла!Как утеснительного санаПриёмы скоро приняла!Кто б смел искать девчонки нежнойВ сей величавой, в сей небрежнойЗаконодательнице зал?Но не забывайте: такой она кажется Онегину. А сама она смеет «искать» в себе прежнюю девчонку. Она признаётся, что всю ветошь светского маскарада, и свой модный дом, и свои успехи в вихре света рада отдать
За полку книг, да дикий сад,За наше бедное жилище,За те места, где в первый раз,Онегин, видела я васВ ней ведь по-прежнему живёт та, отвергнутая когда-то героем, выросшая в деревне, среди простой, естественной жизни Татьяна. По-прежнему повторю «всё тихо, просто было в ней». Пушкин не случайно выделяет в своей героине именно это. Это его идеал.
Он словно видит перед собой в недалёком будущем ту, которую скоро назовёт женой и которой тоже предстоит играть в свете нелёгкую роль. Ведь ей, московской барышне, придётся принять приёмы «утеснительного сана», и этот сан окажется позначительнее княжеского сан жены первого поэта России.
В романе он словно моделирует будущий образ и стиль поведения своей избранницы.
Она ещё, естественно, не знает этого. Ей в недалёком будущем предстоит совместить себя с поэтическим прогнозом мужа.
Сумела ли она это? Мы не знаем. Но мы знаем его письма к ней, написанные три года спустя здесь же, в Болдине, в которых он прямо призывал то, что за три года до этого, может быть, не столь очевидно прозвучало в романе: «ты знаешь, как я не люблю всё, что пахнет московской барышнею, всё, что не comme il faut всё, что vulgar Если при моём возвращении я найду, что твой милый, простой, аристократический тон изменился, разведусь, вот те Христос, и пойду в солдаты с горя».
Образ идеальной женщины неотвязно следовал за поэтом. Но не преувеличиваю ли я всё это? Не приписываю ли Пушкину то, чего не было, что он сам, кажется, едва ли не высмеивал. Помните, в шестой главе романа «перед зарею»,
Склонясь усталой головою,На модном словеТихонько Ленский задремал.Нет, идеал существовал! И не для романтика Ленского, а для здраво мыслящего и всё понимающего Пушкина. Недаром он с такой настойчивостью возвращается к различным граням этого женского образа, который может служить идеалом, недаром варьирует сходные ситуации.
Вот ключевые места последней главы романа и повести «Барышня-крестьянка», которые писались одновременно.
Вспомним эти сцены.
«Алексей спрыгнул с лошади, отдал поводья в руки лакею и пошёл без доклада.
Всё будет решено, думал он, подходя к гостиной, объяснюсь с нею самою. Он вошёл и остолбенел! Айза нет, Акулина, милая смуглая Акулина, не в сарафане, а в белом утреннем платьице, сидела перед окном и читала его письмо; она так была занята, что не слыхала, как он и вошёл».
Объяснение Онегина с Татьяной происходит сходным образом (хотя состояние героев иное):
Идёт, на мертвеца похожий.Нет ни одной души в прихожей.Он в залу; дальше; никого.Дверь отворил он. Что ж егоС такою силой поражает?Княгиня перед ним, одна,Сидит, не убрана, бледна,Письмо какое-то читаетИ тихо слёзы льёт рекойМы знаем, что это за письмо Мы понимаем, почему плачет Татьяна. И мы видим в этой сцене настоящую Татьяну. Не ту, которую видел перед собой Онегин вскоре после отправления первого письма к ней. Когда про Татьяну можно было сказать, что у ней и «бровь не шевельнулась; не сжала даже губ она». Когда Онегин мучился вопросами: «Где, где смятенье, состраданье? Где пятна слёз?.. Их нет, их нет!»
Они были Только Татьяна к той поре умела следовать совету, данному когда-то самим Онегиным: «Учитесь властвовать собою».
То есть и здесь и там она настоящая. Но с письмом Онегина, в слезах она перед ним и перед нами вся. «Кто прежней Тани, бедной Тани теперь в княгине б не узнал!»
Здесь она и княгиня, и прежняя деревенская барышня. И в этом её суть.
Точно так же, как героиня повести «Барышня-крестьянка» Лиза Муромская тоже одновременно и «уездная барышня», и простая деревенская девушка. Не зря же Пушкин пишет, что и крестьянская речь давалась ей легко, и крестьянская одежда была к лицу. Именно такой, настоящей барышней-крестьянкой она и предстаёт перед героем, Алексеем Берестовым, в момент их решающего объяснения.
Я не уравниваю героинь этих столь разных произведений. Но мы не можем пройти мимо того, что восьмая глава романа и повесть создавались одним человеком, который глубоко проник в характер русской женщины. Напомню, что писались эти стихи и проза одновременно. Повесть «Барышня-крестьянка» была закончена 20 сентября, а восьмая глава романа 25 сентября.
А в октябре была закончена поэма «Домик в Коломне», которая добавляет существенные штрихи к этой «картине».
В поэме есть образ некой графини, посещающей известную автору церковь Покрова в петербургском районе Коломна.
«Она, читаем в поэме, казалась хладный идеал Тщеславия» и «молилась гордо», она
была погруженаВ самой, себе, в волшебстве моды новой,В своей красе надменной и суровой.Эта надменная и гордая аристократка сопоставляется с главной героиней, простой коломенской девушкой Парашей.
Та не обладала блестящей красотой богатой богомолки. «Параша перед ней, признаётся автор, казалась, бедная, ещё бедней». Но, несмотря на это, Параша была настаивает автор «блаженнее стократ». Я не возношу Парашу. Она обыкновенная девушка. Пушкин называет её «простая, добрая моя Параша». Однако, и это главное, в этой-то простоте подлинное богатство. В Параше, конечно, нет всех тех достоинств, которые можно отыскать в светских женщинах. Она живёт мирно, «не думая о балах, о Париже, ни о дворе» («хоть при дворе жила, добавляет с лукавым простодушием рассказчик, её сестра двоюродная Вера Павловна, супруга гоффурьера»). Зато ей присущи те естественность и простота, которые так ценил в женщинах Пушкин.
Например, в Татьяне Лариной. Её портрет в восьмой главе (написанной незадолго до «Домика в Коломне») может быть прямо противопоставлен образу графини из поэмы:
Она была нетороплива,Не холодна, не говорлива,Без взора наглого для всех,Без притязаний на успех,Без этих маленьких ужимок,Без подражательных затейВсё тихо, просто было в ней.Эта простота лишь оттеняет внутреннюю и внешнюю «непростоту», значительность, красоту. В аристократке ли, в небогатой ли девушке.
Вот портрет Параши:
Коса змией на гребне роговом,Из-за ушей змиёю кудри русы,Косыночка крест-на-крест иль узлом,На тонкой шее восковые бусы Наряд простойПушкин любуется прелестью этой простоты. Как любуется он Татьяной, сохранившей в себе прежнюю деревенскую девочку. Как любуется барышней-крестьянкой Лизой Муромской. Как не мог не любоваться болдинской вольной крестьянкой Февронией Виляновой. Как любовался московской красавицей Наташей Гончаровой, которая пленила его не только своей ослепительной красотой, но и естественной, простой манерой держаться.