Игорь Смольников
Большой букет подснежников. Фронтовой дневник, письма с фронта и на фронт, рассказы
65-летию Победы в Великой Отечественной Войне посвящается
Ф.М. Смольников, «большой букет подснежников, собранных и преподнесённых мне моими девушками». (Из письма 20 апреля 1943 года).
Издание выпущено при поддержке Комитета по печати и взаимодействию со средствами массовой информации Санкт-Петербурга
Рисунки автора
© И.Смольников, текст, илл., 2010
© А. Веселов, макет, 2010
© «ГРИФ», 2010
Предисловие
Это книга о военном времени, о войне и совсем немного о времени послевоенном. Один из её авторов и героев кадровый военный, начальник связи в различных авиасоединениях. Второй автор и персонаж его сын, в годы войны школьник.
Отец вёл на фронте дневник. Я опубликовал его через двадцать семь лет после смерти отца. При его жизни я не знал о дневнике. В этой книге я привожу его в отрывках.
«Большой букет подснежников» это повествование о фронте и глубоком тыле, о двух людях, связанных родством и единой для их соотечественников судьбой в ту грозную эпоху. Дневниковые записи, письма мальчишки на фронт и рассказы этого мальчишки, который стал профессиональным литератором, образуют сюжет, возможно, оригинальный для книг о войне и, уж во всяком случае, приоткрывающий некоторые новые для читателя черты военных буден на фронте и в тылу.
Это своеобразная мозаика. Поневоле выборочная. Но, как всякая мозаика, дающая некоторое представление о событиях и судьбах.
Важное место в книге занимают фотографии военных лет. Этих фото, к счастью, сохранилось немало. Более десяти из них я сам напечатал с фронтовых негативов.
Четыре года Великой войны стали главным делом всей жизни отца. Как и для многих кадровых военных Красной Армии. Вся их довоенная служба была, по сути, подготовкой к Великой Отечественной. А война вершиной судьбы. И они победили в той войне.
Игорь Смольников
Санаторий имени К. Ворошилова.
Перед войной
До войны два или три раза отец уезжал в санаторий. Я и мои дружки провожали его.
Это были не совсем обычные проводы. Лето наша семья проводила под Витебском в местечке Бароники. Моя мальчишеская жизнь получала там особое наполнение, ибо всё оказывалось рядом: военные машины, радиостанции, ровный строй палаток, в которых жили лётчики.
Неподалёку пролегала железная дорога.
Отец сообщил время, и мы пришли туда, к железнодорожной насыпи, встретить и проводить его. Он увидел нас из вагона, открыл окно, замахал рукой, что-то прокричал и бросил свёрток с гостинцами на всю нашу компанию.
Я тоже кричал, махал рукой, приплясывая на траве под высоким откосом.
Все дни до возвращения отца из отпуска я пытался представить, как он живёт там, на далёком, загадочном юге. Это были недели его жизни, совершенно недоступные для меня.
Были оттуда, с юга письма, но они в моей памяти проступают смутно, как бы сквозь колеблющуюся толщу воды. Я лишь угадываю контуры каких-то скал, водорослей, побережья И было бы это совсем невосстановимо, ведь письма те сгорели в Витебске в самом начале войны, если бы на берегу Чёрного моря не сохранилась память об отце.
После войны, возможно, я предчувствовал что-то. Меня тянуло к морю, я часами бродил по берегу, слушал прибой, чего-то ждал.
Ф.М. Смольников. Довоенное фото.
В душе вместе с несмолкающим рокотом волн не проходила тревога. Я всё время боялся что-то упустить, с кем-то разминуться.
Что? С кем? Я не смог бы ответить на эти вопросы. Но меня не покидало ощущение, что где-то рядом со мной проходит человек, который встречался с отцом и знает о нём то, чего не знаю я.
Это было из области мистики. А ведь стоило мне тогда проехать дальше по побережью, и я бы оказался в маленьком домике у кромки леса, где жила одинокая пожилая женщина
О ней я узнал неожиданно, получив по почте странички, вырезанные из тетради, записки библиотекаря военного санатория. Отец в этих записках один из многих «командиров РККА»[1], но с первого же прихода в библиотеку не совсем обычный, а потому сразу запомнившийся. Где-то в середине своих записок автор делился таким наблюдением:
«Ежемесячно перед глазами проходит пятьсот лучших людей страны. Из них два, три, пять, десять обязательно говорят о нежных чувствах, о дружбе, о любви, клянутся, зовут И когда, наконец, из многих один ничего не говорит и ни в чём не клянётся, то именно к нему пробуждается доверие. Хоть бы он в этом и не нуждался».
Это была последняя мирная весна перед войной.
Девушка, выдававшая книги командирам, не ощущала подступавшей грозы. Но она чутко уловила что-то важное в одном из них.
«Он никогда не слонялся в безделье по территории, не торчал часами на садовых скамейках в наблюдении гуляющих С веранды чудесного дворца отдыха звучала музыка, гремели песни и смех. Его комната была рядом. Но он предпочитал оставаться один у письменного стола или на балконе с книгой».
У библиотекаря Шуры был, конечно, свой, особенный взгляд на мир, на людей и, в частности, на майора-лётчика, который поразил её своей серьёзностью, даже суровостью, холодными голубыми глазами и «некурортным», очень взрослым что ли, отношением к ней, девчонке.
И вот тут её свидетельство драгоценно.
Я читаю её записки, сделанные сразу, по горячим следам, и не могу не увидеть отца. Да, он был таким в то предвоенное время. Он мог быть только таким командиром, который отчётливо сознавал, что война с фашизмом «вспыхнет завтра или послезавтра».
Шура записывает один спор.
Она не хочет верить в саму возможность войны, не хочет думать о ней, говорить это так понятно. Он «спокойно, как будто о чём-то привычном, обыденном, размышлял:
Война будет истребительная.
Истребительная? Почему?
Потому что кто-то кого-то должен будет истребить.
А мы при чём?
А при чём эти санатории, создававшиеся годами упорного труда? При чём вся наша жизнь? Наша, понимаете? Всё это может быть стёрто фашистами с лица земли. Как это уже стало с другой мирной жизнью, в Испании.
Как вы смеете так говорить, товарищ майор? Опубликовано постановление, признающее все слухи о войне с Германией клеветническими.
Он улыбнулся:
А я разве сказал, что собираюсь воевать именно с немцами? Но война будет в ближайшее время.
Замолчите. Не смейте так говорить. Вас арестуют.
Хо!»
Это восклицание, несомненно, было отцовским. Я очень хорошо помню это его «довоенное» «Хо!». Оно звучит у меня в ушах, как будто это я, а не наивная библиотекарша, только что говорил с отцом и записывал поразивший меня разговор.
Да, отец был прям, и он был прав теперь мы это знаем все. Всю свою сознательную жизнь готовил себя к этой истребительной войне с фашизмом.
Я много раз перечитывал этот протокольно закреплённый диалог. Он помогал лучше представить отца накануне войны. Помогал понять и то, что он, как и тысячи других командиров Красной Армии, встретил войну внутренне подготовленным.
Таким, как Шура, было труднее
До моего письма, которое я послал ей на её запрос (она купила в магазине одну мою книгу), она была уверена, что её знакомый и так крепко запомнившийся майор погиб на войне с фашистами. Она сама всю войну тоже провела на фронте медицинской сестрой.
Она так горевала, узнав, что никогда уже не сможет увидеть отца. Со мной встреча тоже не состоялась. Я получил от неё несколько писем, куда были вложены странички её довоенного дневника. Но вскоре письма приходить перестали
1941 год
О дне 22 июня в дневнике отца оставлена только одна запись. Ничего похожего мне не приходилось читать о первом дне войны.
Весь день ходили и секретничали. Слово «война» боялись произнести, арестуют, мы же с немцами заключили договор. Ждут, что скажет радио. Нам уже известно, что немец перешёл границу, бомбил наши аэродромы.