Хмыров снисходительно посмотрел на поэта и вернулся за стол.
Я вам кое-что зачитаю. Он взял смартфон и начал: «Я её любил, но один раз изменил ей. Она мне ничего не сказала, не упрекала, а просто молчала. Я пытался её веселить, но всё было бесполезно. Через месяц я понял, что сломал её!» Каково, а?
Это же пошло!
Пошло! Зато двадцать четыре тысячи лайков! Учитесь, господин поэт! Займитесь этим, и люди к вам потянутся! Просто искусство ищет новые формы.
А как же стремление человека к высоким идеалам, поэт снова вскочил с места, для которых нужны сложные, многослойные произведения, раскрывающие человеческую душу? А как же восхваление красоты и жизни? Ведь это отличает нас от животных. А божественная искра таланта? И благородные чувства, которые она зажигает в наших сердцах! Любовь, страсть, печаль, радость! Мечта о совершенстве и жажда прекрасного! Разве это можно измерить лайками?
Можно, господин поэт! И главное окупаемость.
Но так нельзя. Это погубит нас. Кто-то должен указать людям на красоту?
Во всяком случае, не мы! Купите рекламу, ищите умного редактора, мецената Сами, всё сами! Желаю удачи!
Но где же сегодня их найти?
Ничем не могу помочь!
Поэт понуро покинул кабинет, и Хмыров услышал, как уже в приёмной раздался хлопок.
Застрелился! приоткрыв дверь и смотря на мёртвого поэта, лежащего посреди приёмной, констатировал Хмыров. Это какой по счёту?
Третий, напомнила секретарша.
Вызовите бригаду, устало попросил Хмыров. А то можно подумать, что у нас здесь кладбище поэтов, писателей, художников, а не министерство культуры.
19.08.21
На книжных полках
На книжную полку из двухтомника биографии Александра Сергеевича Пушкина за авторством советского исследователя Д.В.Синицына выскользнул маленький человечек в неброском сером костюме. Он был лысоват, на носу держал очки в толстой чёрной оправе, спину немного сутулил. Человечек взглянул на часы, словно кого-то ожидая. И правда, вскоре к нему присоединился второй такой же крошечный. Новый выбрался из книги стихов современного поэта Горнилова под названием «На русском погосте кривые кресты». Второй был коротко стрижен, покрыт чёрной щетиной и глаза имел почему-то пугливые.
Товарищ Горнилов, обратился к поэту сутулый человечек, умоляю, с плохого не начинайте. Он человек тонкий, ранимый. А при случае и вспылить может, когда дело его памяти касается. Надо как-то помягче ему сообщить.
Так может и не скажем ничего, Дмитрий Валерианович? нахмурив брови, предложил Горнилов. Спрошу про свои стихи и всё.
Нет-нет, товарищ Горнилов, закачав головой, мягко возразил Синицын. Он очень просил, чтобы по этой теме его подробно информировали.
Как знаете, пробормотал Горнилов, и два человечка двинулись по книжной полке.
Их путь был недолог. Поравнявшись с алым трёхтомником, спутники остановились и огляделись.
Готовы? спросил Горнилов.
Готовы! в унисон повторил Синицын и, вздохнув, втиснулся меж книг. Следом за ним, перекрестившись, полез и Горнилов.
Внутри они оказались среди ярких красок и сказочных узоров. Воздух был чист и свеж, он пьянил по-весеннему, хотя казалось, что вокруг стояла золотая осень. Но здесь была и зима, и лето, и все времена года разом выбирай на вкус. И всё сочно, живо, светло.
У распахнутого окна небольшой комнаты сидел он, пил чай и любовался своим творением. Увидев гостей, он жестом пригласил их к себе.
О своих стихах пришли узнать? без долгих приветствий осведомился он у Горнилова. Читал, читал. Знаете, от нечего делать всю книгу прочёл от начала и до конца. Ну что же вы, голубчик, о России пишете и словно по ней панихиду справляете?
Это почему же? насупился Горнилов.
Да так выходит. У вас если земля то чёрная, если кресты то кривые, если небо то свинцовое. И одинокий мальчик в слезах и крови бродит среди этого мрака. Неужто такова теперь Россия? он обернулся в сторону Синицына. Или нет? А война? Голубчик, так Россию не прославить. Так её можно только хоронить. Где гром артиллерийских залпов, и русский штык, и белый снег, врага бесславнейший побег? Словом, тут он прервался и откашлялся, следует писать о величии России, о её блеске и триумфе. А про тоску пусть недруги пишут.
Да мы, Александр Сергеевич, не только по этому делу, переводя тему, сказал задетый Горнилов.
А что ещё?
С памятниками вашими беда, осторожно заявил Синицын, переглядываясь с Горниловым.
Пушкин вскочил с места и энергично зашагал по комнате.
И что же с ними? недоверчиво спросил он.
Сносят, сообщил Синицын.
Отбойными молотками, зачем-то прибавил Горнилов.
Поэт приложил тонкие пальцы ко лбу.
Что за век, что за нравы! воскликнул он. Мои враги мерзавцы и подлецы, зная, что их не вызвать на дуэль, дошли в своей трусливой низости до таких пределов, что объявили войну моим образам.
Это не ваши враги, Александр Сергеевич, поправил Синицын.
Уж не хотите ли вы сказать, что сама Россия отвернулась от меня? взволновался Пушкин и, вновь усевшись на стул, обратился к Синицыну. Послушайте, Дмитрий Валерианович, вы мой биограф и всё обо мне знаете. Уж не написал ли я о своём Отечестве такого, что могло быть превратно понято потомками?
Нет, нет! Что вы, Александр Сергеевич. Это не ваши враги. Это враги России.
Вот как, задумчиво произнёс Пушкин и подошёл к окну, за которым играла и переливалась всеми красками русская словесность. Знаете, что я вам скажу, друзья! вдруг радостно обернулся поэт и глаза его засияли. Нет лучшей доли для человека и поэта, чем та, когда его имя отождествляют с Россией! И пусть я буду навеки с ней, чем буду принят в варварскую компанию её врагов! Даже лучшие памятники временны, а Россия вечна!
22.11.22
Трактор помог
А, Сэмми, ты всё печатаешь? Бросай это дело! Пойдём лучше пропустим по стаканчику!
В редакцию провинциальной газеты Бордемсвилля, штат Кентукки, ворвался энергичный мужчина тщедушного телосложения с небритым лицом и сизым носом. Он был в том горячечном нетерпении, когда кажется, что до заветной рюмки остаются считаные мгновения, но вдруг откуда ни возьмись возникла досадная проволочка. Это был Риччи Тузински известный в округе бездельник, выпивоха и скандалист.
Сэм Бак, всю жизнь проработавший в «Морнинг геральд», толстый и нескладный, с беспокойными глазами и белёсыми бровями, смотрел на свой текст в мониторе и недовольно вздыхал. Рядом с ним лежал свежий номер нью-йоркской газеты с броским заголовком «В результате чудовищного ракетного удара по Польше был взорван трактор. Следствие ищет виновных».
Да кончай печатать! в нетерпении повторил Тузински, садясь на край стола своего приятеля и машинально беря в руки газету. Сегодня надо выпить как следует!
Опять ты за старое, Риччи! простонал Бак. Последнего раза было мало? Теперь я сосредоточиться не могу. Сто раз уже начинал, сто раз переписывал и до сих пор не знаю, как написать, чтобы было понятно
Да напиши, что во всём виноваты русские, и пойдём! отрезал Тузински, рассматривая заголовок в нью-йоркской газете как диковинку.
Какие русские? удивился Бак.
Самые обыкновенные! откидывая газету, с чувством воскликнул Тузински. Так и пиши, дескать, русские за всё в ответе, звери, а не люди! Редактор будет в восторге!
Ты что, смеёшься? возразил Бак. Ну как я это отправлю? Тут стоит вопрос о моей карьере, а ты предлагаешь мне безосновательно обвинить русских? Нужны хотя бы какие-то доказательства.
Тузински наклонился к своему другу и, воровски оглядываясь, зашептал:
Ответь, твой редактор за демократов, верно? Так вот, представляешь, как ему понравится твой вывод? Сейчас все демократы точат зубы на русских. Ставлю пятёрку, что, прочитав заключение, старик засучит ножками от восторга и обеспечит тебе превосходную карьеру.