Вот я и думаю.
Мама Пети устало вздохнула, поняв, что сына не переспоришь.
Петенька, умоляю, покажись в гимназии. А то отчислят. А там видно будет, может всё и утихомирится.
Петя молча доел ужин и ушёл в спальню, достал с полки любимую книжку про Суворова и погрузился в чтение.
2.
В гимназии Петя продержался до Христова Рождества. Классы опустели наполовину. Как ветром сдуло самых ретивых «революционеров». Но молитву не вернули, точнее сделали «по желанию». Отец Афанасий тоже не появлялся, говорили уехал на Кубань, в какую-то станицу и служит там. Гимназисты молились в домовой церкви сами, и таких оказалось немного. Не стало совсем греческого, вяло проходила латынь. По-прежнему на уроках велись дискуссии о происходящем в стране. Без устали толковали об Учредительном собрании, Ленине, политике Каледина, о развалившемся Германском фронте, страшились нашествия немцев. Совсем мало говорили о Корнилове и Алексееве, и вовсе не упоминали царя. Обычно прилежный, дома Петя совсем забросил уроки, тайком чистил свой трофейный револьвер и жадно ловил слухи о записи в новую Добровольческую армию.
После Рождества Петя потащил маму с визитом к Вериным, знакомить. Мама принарядилась в лучшее, собственного пошива кремовое платье, и только сейчас Петя заметил, как бывает мама хороша, когда не сидит согбенно за машинкой.
В просторной гостиной было многолюдно. У Вериных гостила армянская семья Зарефьян: папа священник, мама учительница женской Екатерининской гимназии, и сын, студент коммерческого училища, друг Георгия, Давид.
Взрослые пили игристое вино из красивых бокалов, шутили, смеялись. Говорили, что им до смерти надоела политика, провозглашали тосты «за порядок». Дети же быстро и тихо улизнули по одному и собрались в спальне Георгия. Зажгли свечу.
В полумраке Георгий приложил палец к губам, добиваясь тишины. Потом произнёс:
Сегодня говорил с юнкером Михайловско-Константиновской батареи13. Он рассказал о тяжёлом положении в Каменноугольном районе14, где большевики развернули огромную армию, двадцать пять тысяч штыков, составленную из дезертирующих с фронта солдат и шахтёров. Командует ими какой-то Сиверс. Там беспрерывно идут бои, калединцы отступают. Юнкер пожаловался, что очень мало людей идёт в добровольцы, в основном это пробирающиеся с севера офицеры, а из местных почти никого. В январе вроде собираются перенести штаб добровольцев в Ростов. Здесь откроется запись. Ты как, Петя?
Я готов. В гимназию не вернусь, там больше делать нечего. Осталось поговорить с мамой.
А ты, Давид?
Я не знаю. Родители говорят, что всё скоро закончится, когда сюда придут союзники, англичане и французы, они не допустят к нам ни немцев, ни большевиков.
Дождёмся мы, как же! Это мы их всю войну выручали, а выручат ли они нас это вопрос.
За хлеб, за уголь, за нефть выручат
А я тоже пойду, подала голос Ксения. Сестрой милосердия. У нас в гимназии курсы открыли, я уже кое-что умею. Перевязывать, зашивать
Зашивать придётся не платье, а живого человека, буркнул Георгий.
Я знаю. Я готова. И человека. Говоря это, Ксения нежно и выразительно посмотрела на Петра. Тот отвёл взгляд и покраснел.
Ксения всё больше влюблялась в Петю. Он это чувствовал, и в нём зарождалось ответное чувство. Но он тушил его холодными рассуждениями о том, что сейчас не время для сантиментов, и мыслями об армии, войне и героическом подвиге.
Ну, подумаешь, он тогда врезал тому верзиле? Ну, отобрал револьвер у обрядившегося в солдата рабочего паровозных мастерских? Это разве подвиг? Ему бы такой, чтобы по- настоящему, в бою, как Козьма Крючков15! И вот тогда он будет достоин. А сейчас
И всё-таки он вспомнил, как же томительно сладко было, когда Георгия послала мама в лавку, а они остались с Ксенией одни в её спальне. И он читал ей Лермонтова, а она опустила свою головку ему на плечо. И он боялся пошевелиться. Но тут, на беду, зачесался нос, он не выдержал и громко чихнул. И тогда она отстранилась, засмущалась, приосанилась. «Вы продолжайте, продолжайте, Пётр, очень интересно». Ах.
Расходились уже поздним вечером. Петя вёл слегка захмелевшую маму под ручку, она не согласилась на извозчика и решила идти пешком. По пути она хвалила семью Вериных, их обстановку и домашний уют, и благодарила Петю, за то, что он «вывел её в люди», а то она целый год нигде не была. Петя вспомнил, что раньше у мамы были какие-то кавалеры, она ходила куда-то с визитами, они ездили вместе в Таганрог, Новочеркасск и Екатеринодар. А затем её целиком захватила работа, которую они делили на двоих со швеёй Анфисой, а потом Анфиса ушла, и мама уже не отходила от машинки.
Ты знаешь, сынок, они из Петербурга! В Нахичевани поселились лет десять назад. У Павла Александровича тут практика. Он хороший окулист. А у меня совсем глаза плохие стали. Так вот он пообещал очки мне прописать недорогие, вот так. Какой душевный человек!
Мама, а что, у нас совсем мало денег?
Ну как сказать. На еду хватает. Плату за гимназию повысили и за квартиру тоже в два раза просят.
За гимназию в два раза? Да за что же? За то, что там одни разговоры вместо уроков? За то, что лучшие учителя ушли? Кому это нужно? Мне совсем не нужно. Мама, ты же не внесла оплату за будущий год?
Пока нет, сынок.
Вот и не вноси. Я не буду учиться. Пока всё не вернётся, как было, при Государе.
Уже не вернётся, Петя
Это мы ещё посмотрим. Я в армию вступлю.
Опять ты за своё!
Да, мама. Опять. Я на довольствие уйду, а тебе денег хватит. Чтобы не сидеть весь день за машинкой и не гробить своё здоровье. Чтобы вернулись визиты, поездки. Ты ещё ведь такая молодая, мама!
Спасибо, сынок.
В голосе мамы Пете послышались слёзы. И смирение.
Январь 1918 г.
Вот и наступил январь. Неожиданно потеплело, на город спустился туман. Петя стоит на часах, охраняя вход в казармы Ростовского студенческого батальона. На нём армейская шинель, тёплая барашковая шапка, которую ещё можно сверху накрыть башлыком, он обут в добротные сапоги. На плече винтовка Мосина, образца 1891 года, отлично смазанная. Всё это Пете выдали со склада, всё наказали беречь. А собственный револьвер Нагана у него в специальной кобуре на ремне, на поясе. Разрешили оставить, хотя рядовым не положено. Петя ходит взад-вперёд вдоль ворот, иногда напряженно вглядывается в серую пелену. Никого.
Его жизнь круто изменилась, когда штаб Добровольческой армии перебрался в Ростов, в особняк известного ростовского купца, Николая Парамонова. Там открылась запись в добровольцы. Петя узнал об этом первым и побежал за Георгием. Через час уже стояла очередь, в основном из соучеников Георгия из коммерческого училища. Прибыло несколько реалистов из Петровского училища. И несколько гимназистов, включая Петра.
Юные добровольцы толкались, обменивались репликами, курили и оживлялись при прибытии или отбытии какого-нибудь известного генерала. Петя уже знал в лицо Корнилова, Алексеева, Деникина, Лукомского, Боровского. Когда образовавшаяся толпа стала ощутимо мешать работе штаба, объявили, что запись переносится в Лазаретный Городок на северной окраине, за Сенным базаром.
Запись вёл полковник Назимов16.
Фамилия?
Теплов.
Имя, Отчество?
Пётр Александрович.
Вероисповедание?
Православный.
Год рождения?
Одна тысяча девятисотый.
Полных лет?
Семнадцать.
Образование?
Гимназия. Седьмой класс.
Разрешение от родителей?
Пожалуйста.
Петя протянул сложенный вчетверо листок.
На нём неровным почерком стояла мамина резолюция: «Дозволяю моему сыну»
А отец?
Отец, подхорунжий 24-го Донского полка, погиб в одна тысяча девятьсот пятом году за Веру, Царя, и Отечество! выпалил Петя.